Вверх по реке Тутто
После небольшого отдыха мы пошли дальше вверх по реке Tyтто. От дождей она вздулась и представляла собой стремительный горный поток. Во многих местах вода выступила из берегов и затопила лес. Ориентировочными пунктами нам служили постройки, брошенные японцами, когда у них были здесь лесные концессии. Эти полуразвалившиеся бараки давали нам приют, и мы радовались им, как будто это были самые роскошные гостиницы. Наконец и японские развалины остались сзади. Теперь перед нами была громадная лесная пустыня, безжизненная, дикая, первобытная и девственная.
Надо познакомить читателя с тем, что представляет собой орочская лодка (улимагда). Это долблёный челнок длиною в 6, 8 и 10 метров и вышиною в сорок сантиметров; дно её делается толщиною в 3–4, а борта в 1–2 сантиметра. Вперёд от днища выдвигается лопатообразный нос, немного полукруглый и немного загнутый кверху. Грузоподъёмность улимагды — полтонны. Лодка устроена так, что она не разрезает воды, а, так сказать, взбирается на неё и может проходить через самые мелкие перекаты. Орочи идут на шестах, причём один человек стоит у носа челнока, другой — в корме. Положение лодки неустойчивое; сама она весит очень немного, а центр тяжести поднят высоко. На порогах лодка качается. От быстро бегущей воды у пассажира кружится голова, а тут ещё надо работать шестами. Для этого нужны: глазомер, ловкость и главным образом спокойствие. Спуск по воде опаснее подъёма, потому что лодку несёт, и надо далеко смотреть вперёд и заранее соображать, как обойти камни или утонувший плавник. Зато подъём очень утомителен. Люди упираются в дно реки шестами и с силой проталкивают улимагду против течения. Иногда при всём напряжении сил едва удаётся продвинуть лодку на один-два метра. За день так устают руки, что ночью долго не можешь уснуть. Обыкновенно начинает ломить вертлужную головку плечевой кости и локоть другой руки.
Никто лучше орочей не умеет плавать на таких челноках. Движения их соразмерны и грациозны. И мужчины и женщины с детства втягиваются в эту работу. Можно сказать, они всё летнее время проводят на воде: ловят рыбу или доставляют грузы для лесоустроительных партий и рабочих Дальлеса.
26 июня экспедиция наша достигла местности Элангса, что значит «Трёхречье», откуда, собственно, и начинается река Тутто. Здесь она принимает в себя две небольших речки: слева — Нюала, справа — Торока, а ниже — ещё три горных ручья: Туточе, Гадка и Унукуле.
Этот переход был совершён при весьма неблагоприятных условиях и всех очень утомил, в особенности туземцев, на долю которых выпали наибольшие трудности.
У места слияния трёх рек мы должны были оставить лодки и дальше идти по реке Нунгини пешком с котомками за плечами. Надо было сделать днёвку, просушить имущество, приготовить обувь и наладить котомки.
Как раз день выпал солнечный и тёплый. Я воспользовался свободным временем и отправился на ближайшую сопку, чтобы с высоты птичьего полёта посмотреть, далеко ли ещё до перевала. Переправившись через реку Тутто, я вступил в густой хвойный лес и взял направление на одну из возвышенностей, которая казалась мне командующей в этой местности. Сначала подъём был пологий, но чем дальше, тем он становился всё круче и круче.
Преобладающим насаждением этих мест были ель и пихта с примесью всё той же эрмановой берёзы. Почвенный покров состоял из лиственных мхов (Hypnum), образующих густые плотные подушки болотно-зелёного цвета, по которым протянулись длинные тонкие стебли канадского корнуса (Cornus canadensis L.) с розетками из ланцетовидных листочков. Здесь же в массе произрастала заячья кислица (Oxalis acetosella L.) с тройчато-пластинчатыми листочками на тонких черешках и с приятно кислым вкусом, напоминающим молодой щавель, затем — хребтовка (Linnaea borealis L.) с вечнозелёными кожистыми овальными листьями и наконец невысокие, но весьма изящные папоротники (Dryopteris sp.). Чем выше я поднимался, тем больше отставали ель и пихта и чаще встречалась лиственница с подлеском из багульника (Ledum hypoleucum Kom.), издающего сильный смолистый запах и образующего сплошные заросли. Выше деревья стали тоньше и низкорослее.
Тут было не так густо и не так сыро. Багульник остался сзади, и на его месте появилась кустарниковая берёза Миддендорфа (Betula middendorffii Trautv. et C.A.Mey.).
Тут я сел, чтобы отдохнуть. Было за полдень. Солнце стояло высоко на небе и обильно посылало на землю тёплые лучи свои. Они озаряли замшистые деревья, валежник на земле, украшенный мхами, и большие глыбы лавы, покрытые пенкообразными лишаями. В этой игре света и тени лес имел эффектно сказочный вид. Так и казалось, что вот-вот откуда-нибудь из-за пня выглянет маленький эльф в красном колпаке, с седою бородою и с киркою в руках. Я задумался и, как всегда в таких случаях бывает, устремил глаза в одну точку.
Эльф не показывался, а вместо него я вдруг увидел небольшого грациозного зверька рыже-бурого цвета с белым брюшком и чёрным хвостиком. Это оказался горностай (Mustela erminea Linnaeus), близкий родственник ласки. Он взобрался на одну из колодин и сел на задние лапки. Меня это очень удивило, тем более, что горностай — животное ночное и норку свою покидает только после солнечного заката. Я стал наблюдать за ним, стараясь не шевелиться. Горностай не сразу успокоился; он постоянно оглядывался в мою сторону. Наконец убедившись, что никакой опасности ему не грозит, стал держать себя свободнее. Я скоро заметил, что он за кем-то охотился. В это время показалась ящерица. Она тоже охотилась за насекомыми и проворно лазила по валежине. Когда пресмыкающееся приблизилось к тому месту, где находился горностай, последний сделал ловкий прыжок. Он как-то вскинул задом, подпрыгнул кверху и свалился за колодину. Ящерица тоже исчезла. Поймал ли её горностай или нет, мне не удалось рассмотреть. Тогда я поднялся с своего места, обошёл кругом колодину и, не найдя ничего, пошёл на вершину.
Тут было много лавовых глыб, я взобрался на одну из них и стал осматривать окрестности. Дивная горная панорама представилась моим глазам. Передо мною было обширное пространство, заполненное множеством столовых гор, покрытых хвойным лесом. На запад они поднимались всё выше и выше, а на восток к морю заметно снижались. Невольно напрашивался вопрос: как мог образоваться такой рельеф? Несомненно, мы имеем дело с каким-то плато, которое впоследствии разделилось на ряд столовых гор. Геологу рисуется отдалённое прошлое, когда слагалась поверхность северной части Уссурийского края, принявшая ныне такой странный вид.
Водораздельный хребет Сихотэ-Алинь в южной своей части проходит сравнительно недалеко от берега моря, но на широте мыса Туманного (немного севернее устья Самарги) он отходит от моря вглубь страны и, огибая истоки Тумнина, почти вплотную подходит к реке Амуру. Кроме этого хребта, восточнее его проходит ещё одна складка, которая служит водоразделом между притоками верхнего Копи и верхнего течения реки Аделами, впадающей в Хуту с одной стороны, и бассейнами Хади и Тутто, несущими свои воды в Советскую Гавань.
Во время дислокации, имевшей место, по-видимому, в третичном периоде, где-то около второго параллельного хребта на дневную поверхность вылилось много базальтовой лавы, которая образовала чрезвычайно мощный покров, заполнивший всё пространство между реками Хуту и Копи. Этот лавовый поток докатился до Советской Гавани. Наибольшей мощности он достигает в истоках рек около перевала, и наименьшую высоту языки его имеют около моря. Этим и объясняется сильно развитая береговая линия между мысом Лессепс-Дата и Николаевским маяком.
Лава была сильно насыщена газами. По расположению пустот (ноздреватость породы) можно видеть, в каком направлении она двигалась, будучи в пластичном состоянии.
Во время повторной дислокации произошёл глубокий провал, именуемый ныне Советской Гаванью. Значит, лавовый покров старше её. Подтверждение этому мы находим в том, что дно гавани слагается из больших базальтовых глыб, которые, разрушаясь, образуют грунт, состоящий из породистого гравия характерного тёмно-серого цвета. Затем начались процессы денудации. Дождевая пода в движении своём по лавовому покрову действовала как пила и напильник. Она промыла в нём глубокие овраги с очень крутыми, а иногда даже с совершенно отвесными краями. Так образовались долины рек Ма, Уй, Хади и Тутто.
Во многих местах под влиянием атмосферных агентов лава распалась на отдельные глыбы, которые образовали большие осыпи по краям долины. Они покрылись мхами и поросли лесом. Это особенно заметно, когда взбираешься на гору. Нога всё время срывается и проваливается то в решетины между корнями, то в пустоты между обломками базальта.
Местом, откуда из недр земли на дневную поверхность вылилась лава, надо считать истоки рек Санку (приток Копи), Хади и Тутто. Подтверждение этому мы находим: во-первых, из множества отдельных конических сопок, между которыми по неглубоким и развалистым лощинам бегут ручьи; во-вторых, здесь встречаются обломки и другой горной породы, вероятно, подстилающей лаву и составляющей первоначальную поверхность страны, впоследствии залитой базальтом.
Из вышеприведённого описания следует, что образование долин Хади и Тутто ещё не закончено. Мы всюду видим едва начинающиеся почвообразовательные процессы. Вот почему нигде по долинам нельзя найти тополя и других древесных пород, произрастающих на илистой наносной почве, богатой гумусом. В местах, где скопились наносы, встречаются почвы подзолистые и торфяниковые.
Должно быть, я долго пробыл на сопке, потому что солнце успело уже значительно переместиться на небе и тени на земле стали длиннее. Сделав краткие записи в свою походную книжку, я начал спуск обратно в долину реки Тутто.
По пути я нашёл скелет кабарги, видимо, затравленной россомахой, потому что на костях её были следы довольно крупных зубов. Кабарга (Moschus moschiferus Linnaeus) относится к жвачным животным. Она небольшого роста и похожа на лань. Самцы не имеют рогов, но зато снабжены длинными верхними клыками, выступающими изо рта вниз и несколько загнутыми назад. На брюхе, около пупка, у самцов находится особый железистый мешок, в котором накопляется мускус. Россомаха (Gulo gulo Linnaeus) величиной с собаку среднего размера и принадлежит к семейству хорьковых, но по строению тела напоминает барсука. Задние ноги её стопоходящие. Она ловко лазает по деревьям и является самым опасным врагом кабарги. Ближе к реке я спугнул небольшого зайца (Lepus timidus gichiganus J. Allen) серого цвета, с белым брюхом и тёмными ушами. Как угорелый, он бросился от меня в кусты, испугался сам и заставил меня вздрогнуть и обернуться.
День умирал, когда я приближался к своему биваку. Солнце скрылось за горами и готово было совсем уйти на покой. Стало прохладнее. Над рекой появился туман, он cгyщался всё больше и больше, и скоро в нём утонула вся местность Элангса.
На биваке я застал всех своих спутников в сборе. Я рассказал им о том, что видел в горах. Орочи добавили к перечисленным мною животным ещё лося, медведя, рысь, волка, выдру, колонка, ежа и соболя. Последний в недавнем прошлом в изобилии водился на самых берегах Советской Гавани, но теперь, вследствие систематического истребления лесов пожарами и лесорубами, близок к полному исчезновению.
После ужина я сел ближе к костру и долго делал записи в свой дневник: когда я кончил работу, было уже поздно. Огонь на биваке горел ярко, а кругом было совсем темно. С неба вместе с тихим сиянием звёзд нисходил покой на усталую землю. В лесу царила глубокая тишина, нарушаемая только ровным шумом воды на перекатах.
На другой день мы тронулись в путь, неся всё имущество и продовольствие на себе. Это путешествие по тайге, заваленной буреломом, с тяжёлыми котомками за плечами было очень утомительным. Надо всё время внимательно смотреть под ноги. Чуть только зазеваешься по сторонам, как тотчас натыкаешься на пень или колодину. В этих случаях легко поранить ноги и руки об острые сучья валежника, замаскированного травою.
Реку Тутто русские называют Гадкой. Она начинается в горах, которые являются водоразделом между рекой Санку, несущей свою воду к юго-западу в реку Копи, истоками Буту, текущей к северо-востоку, реки Аделами — к северу (тоже приток Буту) и реки Иоли — к юго-западу и впадающей в Копи с левой стороны. Направление течения Тутто по кривой к востоку таково, что выпуклая часть дуги обращена к северу. Она длиною около 180 километров.
Верхняя часть реки носит название Нунгини; она протекает по узкому ущелью с очень крутыми, а подчас с совершенно отвесными краями. Теперь пороги уступили место каскадам, которые преграждали путь чуть ли не на каждом шагу. Вследствие половодья мы не могли переходить с одного берега на другой и вынуждены были держаться одного края долины, а это в свою очередь вынуждало нас карабкаться на высокие кручи, на что тратилось много времени и сил.
Дня через два мы достигли второй развилки, которую туземцы называют «Чжоодэ». Орочи не знали, по которой речке следует идти дальше. Опасаясь, как бы не заблудиться, они решили произвести разведки. Мулинка пошёл в одну сторону, Намука — в другую, а Геонка полез на голую сопку. Остальные люди остались внизу устраивать бивак. Когда все разошлись, я сел на камни и стал вычерчивать свою съёмку и делать записи в путевой дневник.
После местности Элангса лиственница стала быстро исчезать. Дальше пошли глухие елово-пихтовые леса дровяного характера с подлесьем из канадского дерева, раздельно-лепестной кислицы и папоротника-многоножки. Странный вид имела здешняя тайга. Деревья не достигали больших размеров и многие из них росли в наклонном положении.
К сумеркам вернулся Намука. Он поднялся по юго-западной речке почти до истоков и нашёл там бивак двух русских. По оставленным ими следам он усмотрел, что они приходили сюда зимой в позапрошлом году. С ними была собака, которая пропала в тайге. Потом один человек заболел, а другой всё время ходил на белкование; но охота была неудачной. Когда запасы продовольствия кончились, они сделали грубые нарты и ушли через перевал на реку Хади. Люди эти часть своего имущества сложили на лабазы. По-видимому, они хотели придти сюда вторично, но не осуществили своего намерения ни в прошлом, ни в этом году.
Вскоре за Намука пришёл и Сунцай Геонка. Вид у него был встревоженный. Он поставил ружьё к дереву, молча сел на валежину и долго смотрел на огонь. На вопрос, что видел он сверху и далеко ли до перевала, он отвечал, что до вершины сопки не дошёл, потому что место это худое. Во-первых, он дважды заблудился, во-вторых, он три раза натыкался на одну и ту же валежину. Когда он подходил к вершине, загромождённой глыбами лавы, кто-то бросил в него сухой веткой; там он слышал смех и разные голоса. Тогда ему стало ясно, что на сопке живёт чёрт, и он поспешил на бивак предупредить нас о неприятном соседстве. Наши шутки рассердили Геонка. Он ворчал себе под нос и сердито поглядывал на нас, как на людей невежественных, с которыми не стоит разговаривать на эту тему. Что делать? Пришлось ему уступить.
Время шло, а Мулинка всё ещё не возвращался. После полуночи мы поправили огонь, нарезали сухой травы и стали устраиваться на ночь, как вдруг бесшумно, словно привидение, из темноты вынырнул Мулинка. Только обитатели лесов способны в тёмную безлунную ночь ходить по тайге, заваленной колодником, взбираться на кручи и карабкаться по карнизам, где и днём-то идёшь всё время с опаской. Я всегда удивлялся их способности держать в темноте верное направление. Потому ли, что они ночью лучше видят, чем европейцы, или потому, что обладают особым чувством ориентировки, но во всяком случае ни ночная тьма, ни дождь, ни пересечённая местность препятствиями им не служат.
Мулинка подошёл к костру с таким видом, как будто он только что отлучился от него. Орочская этика требует, чтобы вновь пришедший не сразу приступал к повествованиям о своих приключениях. Это говорится так, между делом. Мулинка ещё раз подбросил дров в костёр, поставил на огонь чайник и закурил трубку. Мало-помалу он разговорился и сообщил, что прошёл очень далеко. Путь его был тяжёлый и опасный. К сумеркам он добрался до маленькой зверовой фанзы, выстроенной корейцами два года назад. В прошлом году осенью в ней был один старик. Он хотел было ловить кабаргу и стал делать загородь с петлями, но порубил себе руку и ушёл назад. На обратном пути Мулинка нашёл старую нартовую дорогу, проложенную гольдами. Он проследил её до самого нашего бивака. По ней мы завтра и пойдём к перевалу.
Читатель ошибётся, если подумает, что нартовая дорога — действительно дорога, хорошо наезженная и с колеями. Она существует только зимою. Чтобы нарты не опрокинулись, кое-где подкладывают под полозья валежины и обрубают некоторые сучки, чтобы они не мешали движению. Если большое дерево, упавшее на землю, преграждает дорогу, в стволе его делаются топором углубления для полозьев нарт. Вот и всё. Весной, когда растает снег, от дороги остаются столь ничтожные следы, что не посвященный в таёжные тайны человек пройдёт мимо и не заметит их. Вот по такой нартовой дороге Мулинка и пришёл на бивак.
Было уже далеко за полночь, когда он кончил свой рассказ. В это время опять начал накрапывать дождь. Мы оправили палатку и легли спать. Слышно было, как с деревьев звучно капала вода на землю, как потрескивали дрова в огне и храпели мои соседи.
К утру дождь пошёл ещё сильнее. Нам всем хотелось поскорее добраться до перевала, и потому, невзирая на ненастную погоду, мы собрали свои котомки и пошли по нартовой дороге. Сразу с бивака она стала взбираться на косогор. Кверху поднимались высокие горы, а внизу пенилась и шумела река. Иногда целый день уходил на то, чтобы подняться на гребень какого-нибудь «непропуска» и вновь спуститься в долину. Сопровождавшие меня туземцы руководствовались какими-то мелкими, едва заметными признаками: старая затёска на дереве, сломанный куст, порубленное дерево. Они сопоставляли эти знаки с тем, что говорил им Андрей Намука, и уверенно шли дальше. В верховьях Нунгини где-то должен был находиться гольдский балаган. Он стал как бы целью нашего путешествия: мы о нём говорили, о нём думали и его искали. Наконец, 30 июня желанный балаган был найден. Мы были в самых истоках реки Тутто.
Н. Е. Кабанов отметил, что от развилки Чжоодэ во владение сопками вступили исключительно елово-пихтовые леса. Деревья стали ниже ростом и имели болезненный вид. Бородатый лишайник (Usnea barbata Weber ex F.H.Wigg.) обильно украсил ветви их. Местами целые площади леса были затянуты им, как паутиной. Пусть читатель представит себе седой хвойный лес, в котором полузасохшие деревья с отмерзшими вершинами стоят прямо и в наклонном положении. Некоторые деревья упали и как-то странно подняли кверху свои корни. Всюду был мох: на сухостое, на валежнике и на камнях под ногами. Это в полном смысле слова лесная пустыня. Здесь царила глубокая тишина, нарушаемая только свистом ветра, пробегающего по вершинам елей и пихт. Я пробовал было экскурсировать в стороны, но каждый раз, как только удалялся от бивака, жуткое чувство охватывало меня, и я спешил снова к людям.
По мере того, как мы удалялись от моря и подымались по реке Тутто, мы как бы во времени переносились назад, а когда подошли к перевалу, то застали начало весны. В конце июня здесь была ещё примятая прошлогодняя трава и только начинали распускаться ранние цветы: курослеп болотный (Caltha palustris L.) — растение, любящее воду и лесную тень, с почковидными листьями и крупными жёлтыми цветами; часто встречалась обыкновенная синюха (Polemonium caeruleum L.) с перистыми листьями и тёмно-фиолетовыми цветами, имеющими ярко-оранжевые тычинки.
Температура заметно снизилась, и по временам шёл дождь со снегом. Всё это производило впечатление марта месяца.
30 июня мы подошли к водоразделу и здесь увидели любопытную картину. Почва была совершенно промёрзшей, мох хрустел под ногами. Всюду лежал снег, который под влиянием солнечных лучей принял фирновую структуру, и рядом с ним большие заросли золотистого рододендрона (Rhododendron chrysanthum Pall.) с ветвями вышиною до плеч человека, усаженными кожистыми блестящими тёмно-зелёными листьями и с шапками золотисто-жёлтых цветов. Лепестки последних при основании имели нежно-зеленоватый оттенок.
Гольдский балаган оказался развалившимся. Около него на старой лиственнице грубо было вырезано большое человеческое лицо, запачканное смолою. Это «тору», перед которыми гольды каждый раз, выступая на охоту, совершали моления. Рядом с лиственницей на четырёх столбиках было поставлено деревянное корытце. В нём сжигались листья багульника, и клались жертвоприношения. Бурхан имел такой вид, как будто он окарауливал развалины балагана и чем-то был весьма озабочен.
Сумерки застали нас за работой. На мыске у слияния двух ручьёв, по соседству с балаганом, мы устроили бивак. На другой день была назначена днёвка. Надо было отдохнуть, собраться с силами, починить одежду и обувь. Утомлённые дневным переходом, мои спутники рано легли спать. У огня остались мы только вдвоём с Мулинка. Я занимался своим делом, а он зашивал порванные унты. Время от времени мы подбрасывали сухие ветки в костёр; огонь разгорался ярче. Тогда стволы деревьев выступали из темноты и как бы приближались к биваку. По земле прыгали то светлые блики, то чёрные тени. Я заметил, что Мулинка часто поглядывал вправо от себя.
— Чего его всё сюда смотри? — сказал он недовольным тоном.
— Кто? — спросил я ороча.
— Чёрт! — отвечал он, указывая на бурхана.
Я поднял голову и при ярком пламени костра увидел «тору» на лиственнице. Деревянное человеческое лицо, казалось, ожило и как будто наблюдало за нами. В течение многих лет бурхан этот исправно нёс свои обязанности по охране балагана и теперь точно был недоволен дерзостью пришельцев, осмелившихся растащить его на дрова.
Я поймал себя на том, что дремлю над своей работой. Мулинка уже спал. Я убрал свои дневники и последовал его примеру.
Перед рассветом появился густой туман. Я уже отчаивался, что моя экскурсия не состоится. Но вот выглянуло солнце, и туман рассеялся. Я быстро оделся и отправился на рекогносцировку к перевалу, высота которого определяется в 1 200 метров. Подъём на него с восточной стороны был длинный, пологий и очень сырой.
Когда я поднялся на вершину хребта, лес быстро начал редеть, и передо мною открылось обширное болото, по которому там и сям виднелись большие лужи стоячей воды вроде озерков. По ту сторону его плотной зубчатой стеной стоял тёмный лес. Здесь природа как будто особенно хотела отделить один речной бассейн от другого. Ей казался недостаточным высокий горный хребет, недостаточно и зыбучее болото, надо было воздвигнуть ещё лесную преграду из замшистых и уродливо выродившихся елей и пихт. Такие болота на высоких горах орочи населяют чудесами своего воображения. В них живут громадные змеи («Сунму»), глотающие сохатых. Страшные крики их бывают слышны на большом расстоянии. Всё живое избегает этих мест, и никто не заходит сюда до тех пор, пока зимние морозы не скуют льдом озёра, в которых обитают гигантские пресмыкающиеся.
Когда я вышел на опушку леса, солнце уже прошло по небосклону большую часть своего пути. Оно было деформированное и имело красноватый цвет. От болот медленно подымались тяжёлые испарения. Кругом стояло жуткое безмолвие. Я был один и в то же время чувствовал себя как бы окружённым невидимыми таинственными существами, которые прятались за деревьями и наблюдали за мною. И вдруг эта мёртвая тишина нарушилась каким-то протяжным криком. Он пронёсся через всё болото и был похож на мычание, которое начиналось стенящими звуками, переходило в октаву и кончилось как бы тяжёлым вздохом. Вероятно, это был медведь, потому что лось кричит не так и только осенью. Опасаясь, что сумерки могут застать меня в лесу, я начал обратный спуск с перевала.
Когда я подходил к палаткам, солнце только что скрылось за горизонтом; земля слабо освещалась ещё холодным сиянием, отражённым от неба. На биваке ярко горел огонь. Свет его отражался в какой-то маленькой луже. Около костра виднелись чёрные силуэты людей. Они вытягивались кверху и принимали уродливые очертания, потом припадали к земле и быстро перемещались с одного места на другое. Точно гигантское колесо с огненной втулкой и чёрными спицами вертелось то в одну, то в другую сторону в зависимости от того, как передвигались люди.
Придя на бивак, я рассказал, что видел на перевале. Орочи остались в убеждении, что это была именно та большая змея, о которой им рассказывали гольды.
На другой день мы распрощались с «тору» и стали взбираться на перевал, который назвали Утомительным. Мы не останавливались на нём, и, придерживаясь опушки леса, более чем по колено в воде обошли болото стороною.