Бедная книга! Ты в Рим без меня отправляешься ныне.
Горе! Зачем не дано мне за тобою идти?
Без украшений иди, как изгнаннику это прилично,
И на лице отражай мрачное время свое.
Не изукрасит тебя полосами пурпурная краска:
В тяжкой печали носить яркого цвета нельзя.
Сурик не будет краснеть на страницах, не пахнущих кедром,
И не украсит тебя кости слоновой узор.
Только счастливые книги с искусством таким украшают;
Ты ж о несчастьях моих, грустная, помнить должна.
Ломкая пемза неровных краев у тебя не пригладит,
Чтобы казалось, что ты треплешь свои волоса.
Пятен не надо стыдиться; пусть, кто их увидит, наверно
Знает, что сделали их горькие слезы мои.
Шествуй же, книга, и родину речью моею приветствуй:
Если я сам не могу, стих мой ее посетит.
Если же кто, может быть, обо мне не забыл совершенно,
Если случайно тебя спросит он, как я живу,
Ты отвечай, что я жив, но скажи, что я очень несчастлив,
То же, что жив я еще, — бога великого дар.
Об остальном умолчи, даже если он спросит и больше,
Чтоб не узнал обо мне больше, чем следует знать.
Предубежденный читатель мои преступления вспомнит,
И прослыву меж толпы гнусным преступником я.
Не защищайся, хотя бы обидны казалися речи:
Знай, что ходатайство нам хуже еще повредит.
Может быть, встретишь кого-нибудь, кто обо мне пожалеет,
И не без слез на щеках эти стихи перечтет,
И пожелает в душе (чтоб его не услышала злоба):
Пусть наказание мне Цезарь, простив, облегчит.
Я о нем буду молиться, чтоб сам не изведал несчастья
Тот, кто с несчастным богов снова хотел примирить.
Пусть же случится, как он пожелал, и пускай мне позволит
Цезарь, свой гнев отложив, в отческом доме почить.
Но, выполняя мои порученья, быть может, услышишь,
Что упадает в тебе, книга, мой прежний талант;
Впрочем, хороший судья обстоятельства наши рассмотрит,
А не один результат, так что спокойною будь.
Лишь когда ясно в душе, выражаются мысли стихами:
От угрожающих бед облачно сердце мое.
Уединенье и отдых нужны для писанья стихами, -
Я же страдаю от войн, ветров и яростных бурь.
С творчеством страх несовместен, а я постоянно в тревоге:
Вот-вот блестящий меч голову мне отсечет.
Даже тому, что пишу, подивится судья благосклонный,
Со снисхожденьем прочтя то, что писал я теперь.
Право, и сам Меонид, помещенный в мое положенье,
Весь бы талант потерял в стольких ужасных бедах.
Так что иди, не смущаясь молвою, и помни, о книга,
Что не большой еще стыд, коль не понравишься ты.
Счастье себя не являет настолько для нас благосклонным,
Чтобы успеха могла ты, отправляяся, ждать.
Бывши еще безопасным, пылал я любовию к славе,
Страстию я пламенел имя составить себе.
Ныне ж и то, что мне слава поэта еще не противна,
Странно: изгнанье своим гением я заслужил.
Впрочем, иди в дальний Рим за меня, благо ты еще можешь.
Боги, о, если бы мог книгой своею я стать!
Ты не подумай, что можешь войти не замеченной всеми
В город великий, хотя странником бедным придешь.
Правда, без имени ты; но по краскам ты узнана будешь;
Скрыться ты хочешь — итак, ясно для всех: ты моя.
Впрочем, войди потихоньку, чтоб имя мое не вредило
Славе твоей: ведь теперь милости прежней мне нет.
Если кто скажет, что ты, как моя, и прочтенья не стоишь,
И с своей полки тебя выбросит прочь, ты скажи:
«Нет, посмотри на заглавье: любви не учу я. И автор
Строго наказан за ту книгу, как стоил тогда».
Может быть, ждешь, чтоб отправил тебя я к вельможам в чертоги
И приказал бы вступить даже и в Цезарев дом?
Но да простят мне домашние боги священного места:
Молния пала на нас с этих возвышенных мест.
Правда, я помню, что там и в величьи самом милосерды,
Но опасаюсь богов, мне повредивших хоть раз.
Так устрашается шорохом крыльев малейшим голубка,
Раз побывавши в твоих, ястреб свирепый, когтях.
Так не дерзает от стойл далеко отлучиться овечка,
Если ее потрепал в жадных зубах своих волк.
Если б остался в живых, Фаэтон избегал бы, конечно,
Неба и чудных коней, глупо желаемых им.
Также и я, испытавши оружие Зевса, страшуся;
Если гремит, я дрожу быть пораженным огнем.
Всякий корабль из аргивского флота, избегший Эвбеи,
После на всех парусах тамошних вод убегал.
Так и мой челн, пострадавши однажды от яростной бури,
Смело не может приплыть к месту крушения вновь.
Будь осторожной, книга, и робко вокруг озирайся,
И ограничься одним средним сословием ты.
Помни: стремясь чересчур уж высоко на крыльях неверных,
Морю название дал в нем утонувший Икар.
Впрочем, отсюда мне трудно указывать, плыть ли на веслах
Иль с парусами, но там лучше увидишь сама.
Если ты можешь явиться, когда он не занят, и если
Будет спокойно вокруг, если гнев силы сломил,
Если с тобой при сомненьи твоем будет кто-либо, кто бы,
Введши, замолвил за нас что-нибудь раньше, — ступай.
В счастливый день, своего господина гораздо счастливей,
В дом ты проникни его — горе мое облегчить,
Так как печали мои только тот, кто их причинил мне,
Может один исцелить, как это делал Ахилл.
Но берегись повредить, чересчур уж заботясь о пользе:
Меньше надеюся я, чем неуспеха боюсь.
Остерегайся, чтоб гнев успокоенный вновь не проснулся
И чтоб не сделалась ты поводом новым к нему.
После, когда, наконец, посетивши убежище наше,
В ящик изогнутый ты — в дом свой надежный — придешь,
В нем ты сестер своих, вместе в порядке лежащих, увидишь.
С тем же стараньем ночей я и над ними не спал.
Все эти книги открыто заглавье свое выставляют,
На переплете неся имя открыто свое.
Три же из них, как увидишь ты, в темном углу притаились:
Учат они, как любить — чувству, знакомому всем.
Ты избегай их, иль если достаточно голоса будет,
То Телегонами их или Эдипом зови.
Если ты любишь отца своего, то из этих, прошу я,
Хоть они учат любви, ты никого не люби.
Там же увидишь пятнадцать томов Превращений; спаслися
Эти стихи из огня перед отъездом моим,
Им я сказать поручаю, что могут они к превращенным
Также причислить теперь лик моей горькой судьбы,
Так как теперь неожиданно стал не похож он на прежний:
Слез он достоин теперь, прежде же радостен был.
Больше имел бы с тобой поручений послать, если хочешь,
Но опасаюсь еще дольше тебя задержать.
Если бы все мои мысли с собой понесла ты, о книга,
Слишком ужо тяжело было б тебя понести.
Долог твой путь; поспеши! Далеко от отчизны заброшен
Злобной судьбой, на краю света остануся я.
