Вильям Вильсон (По; В.И.Т.)/ДО

Вильямъ Вильсонъ.
авторъ Эдгаръ По (1809-1849)., пер. В. И. Т.

Оригинал: язык неизвестен, en:William Wilson, 1839.. — Источникъ: Художественная библiотека. Эдгаръ По. Вильямъ Вильсонъ. Овальный портретъ. Переводъ В. И. Т. Типографiя Спб. Т-ва «Трудъ». Фонтанка, 86. 1909.

ВИЛЬЯМЪ ВИЛЬСОНЪ.

 

Что она скажетъ? Что скажетъ эта ужасная совѣсть, — этотъ призракъ идущій моимъ путемъ.

Chamberlayne—Pharronida.

 

Позвольте мнѣ въ данный моментъ называться Вильямомъ Вильсономъ. Лежащая передо мной чистая и непорочной бѣлизны страница не должна быть замарана моимъ настоящимъ именемъ. Это имя слишкомъ часто было предметомъ презрѣнія, ужаса и отвращенія для моего семейства. Развѣ возмущенныя стихіи не донесли до самыхъ отдаленныхъ уголковъ земного шара его изъ ряду вонъ выходящій позоръ? О! самый отверженный изъ всѣхъ изгнанниковъ! ты умеръ для этого міра навсегда, — для тебя погибла навсегда надежда на земныя почести, золотыя мечты, и цвѣты славы: —и густая, мрачная, безграничная туча отчаянія вѣчно будетъ обволакивать всѣ твои надежды…

Мнѣ не хотѣлось бы, еслибы я даже могъ это сдѣлать, занести на эти страницы воспоминаніе о послѣднихъ годахъ моего полнаго паденія, и несмываемыхъ преступленій. Въ этомъ недавнемъ періодѣ моей жизни, моя порочность и низость достигли крайнихъ предѣловъ, но здѣсь мнѣ хотѣлось бы только опредѣлить начало ихъ зарожденія — и это въ данный моментъ единственная цѣль моей исповѣди. Вообще люди опускаются постепенно. Что касается меня, то покрывало добродѣтели сразу моментально слетѣло съ меня. Не отличаясь особою порочностью я, идя гигантскими шагами, достигъ геліогабалическихъ ужасовъ преступленія. Позвольте же мнѣ разсказать подробно какой случай, какое обстоятельство навлекло на меня это проклятіе. Смерть близка и ея дуновеніе производитъ на мое сердце смягчающее вліяніе. Проходя мрачную долину жизни, я жажду симпатіи — то есть я хотѣлъ сказать, сожалѣнія моихъ ближнихъ. Мнѣ хотѣлось бы до нѣкоторой степени убѣдить ихъ, что я былъ рабомъ обстоятельствъ, ускользавшихъ отъ человѣческаго контроля. Я бы хотѣлъ, чтобы имъ удалось найти въ приводимомъ мною ниже подробномъ отчетѣ моей жизни какой-нибудь маленькой оазисъ «фатализма» въ Сахарѣ заблужденій. Я хотѣлъ бы, чтобы они признали — а они не могутъ отказать мнѣ въ этомъ признаніи, — что хотя человѣчество и бывало подвержено страшнымъ искушеніямъ, — но никогда никто не былъ искушаемъ до такой степени и поэтому и не дошелъ до такого паденія. Я думаю, что врядъ ли кто-либо можетъ представить себѣ мои страданія, такъ непохожія на страданія другихъ людей. Но можетъ быть, это была только моя фантазія? Развѣя не умираю жертвой ужаса и самой загадочной тайны видѣній?

Я потомокъ рода, отличавшагося во всѣ времена легко возбудимымъ темпераментомъ, соединеннымъ съ богатымъ воображеніемъ; и мое раннее дѣтство доказало, что я въ полной мѣрѣу наслѣдовалъ фамильныя черты характера. По мѣрѣ того, какъ я росъ, мой характеръ обрисовывался все яснѣе и яснѣе и сталъ, по многимъ основаніямъ, причиной серьезнаго безпокойства для моихъ друзей, и положительнаго предубѣжденія для меня самого. Я сдѣлался своевольнымъ, склоннымъ къ самымъ страннымъ причудамъ и сталъ жертвой самыхъ непреоборимыхъ страстей. Родители мои были слабовольны, сами страдали отъ такихъ же недостатковъ и потому не могли оказать достаточнаго вліянія, чтобы задержать развитіе моихъ дурныхъ наклонностей. Правда, съ ихъ стороны было сдѣлано нѣсколько слабыхъ, плохо направленныхъ по-пытокъ въ этомъ отношеніи, которыя окончились для нихъ неудачей, а для меня полнымъ торжествомъ. Начиная съ этого момента, мой голосъ сталъ въ домѣ закономъ; и въ томъ возрастѣ, когда мои сверстники ходятъ еще на помочахъ, мнѣ была предоставлена полная свобода дѣйствій, и я сталъ господиномъ своихъ поступковъ. Мои первыя впечатлѣнія о школьной жизни связаны съ воспоминаніемъ объ обширномъ и причудливомъ домѣ въ стилѣ Елизаветы, находившемся въ мрачномъ англійскомъ мѣстечкѣ, славившемся своими гигантскими узловатыми деревьями и необыкновенно старинными постройками. И въ самомъ дѣлѣ это достопочтенное селеніе обладало всѣми данными для того, чтобы казаться фантастическимъ. Я какъ сейчасъ могу представить себѣ освѣжительный холодокъ его тѣнистыхъ аллей, ароматъ его лѣсковъ, и до сихъ поръ сладостный трепетъ охватываетъ меня при воспоминаніи глубокаго и глухого звука колокола, всякій часъ врывающагося своимъ страннымъ, мрачнымъ гуломъ въ тишину сѣроватыхъ сумерекъ, обволакивающихъ зубцы готической колокольни. Въ настоящее время, это перебираніе въ памяти мельчайшихъ школьныхъ воспоминаній и мечтаній, доставляетъ мнѣ удовольствіе, если возможно говорить объ удовольствіи въ моемъ положеніи. Для меня, придавленнаго несчастьемъ — увы не фантастичнымъ, а слишкомъ реальнымъ — извинительны поиски какого-нибудь хотя-бы мимолетнаго утѣшенія въ этихъ ребяческихъ и несущественныхъ подробностяхъ. Кромѣ того несмотря на то, что они очень обыденны и можетъ быть сами по себѣ смѣшны, они пріобрѣтаютъ въ моей фантазіи особое значеніе, вслѣдствіе ихъ связи съ тѣмъ мѣстомъ и съ той эпохой, въ которой я теперь различаю первыя предупрежденія судьбы, съ тѣхъ поръ все больше и больше захватывавшей меня своими когтями. Позвольте же мнѣ подольше остановиться на этихъ воспоминаніяхъ.

Какъ я уже сказалъ домъ былъ старъ и неправильной формы. Его окружалъ большой пустырь, обведенный высокой и прочной кирпичной стѣной, съ слоемъ известки и битаго стекла наверху. Эта ограда, сдѣлавшая бы честь и тюрьмѣ, была границей нашихъ владѣній; наши взгляды проникали за предѣлы ея только три раза въ недѣлю, — одинъ разъ въ субботу послѣ полудня, когда намъ позволялась небольшая общая прогулка и два раза въ воскресенье, когда мы, выстроившись стройными рядами, какъ войско на парадѣ, шли въ единственную церковь мѣстечка на утреннюю и вечернюю службу. Директоръ нашего училища былъ пасторомъ этой церкви. Съ какимъ восхищеніемъ и недоумѣніемъ смотрѣлъ я обыкновенно съ нашей отдаленной скамьи, какъ онъ медленно и торжественно входилъ на каѳедру! Неужели этотъ почтенный проповѣдникъ съ такимъ скромнымъ и добродушнымъ выраженіемъ лица въ развѣвающемся, блестящемъ новизною духовномъ одѣяніи, въ тщательно напудренномъ парикѣ, былъ тѣмъ самымъ человѣкомъ, который только-что съ суровымъ выраженіемъ лица, въ платьѣ съ пятнами отъ табака, съ линейкой въ рукѣ приводилъ въ исполненіе драконовскіе законы школы? О! этотъ парадоксъ настолько чудовищенъ, что исключаетъ всякую возможность его рѣшенія!

Въ одномъ изъ угловъ массивной стѣны скрывалась еще болѣе массивная дверь съ желѣзными засовами, заканчивающаяся наверху рядомъ желѣзныхъ зубцовъ! Она внушала намъ такой страхъ! Она открывалась только для трехъ періодическихъ выходовъ и возвращеній, о которыхъ я уже говорилъ; и тогда во всякомъ скрипѣ ея крѣпкихъ петлей намъ чудилось что-то таинственное — цѣлый міръ серьезныхъ наблюденій и размышленій. Большой пустырь неправильной формы былъ раздѣленъ на нѣсколько частей, изъ которыхъ три, или четыре самыхъ большихъ образовали рекреационный дворъ. Онъ былъ утрамбованъ и посыпанъ простымъ, грубымъ пескомъ. Насколько я помню на немъ не было ни скамей, ни деревьевъ и само собой разумѣется, что онъ былъ расположенъ позади дома. Передъ фасадомъ находился небольшой цвѣтникъ, обсаженный буксомъ и другими кустарниками, но намъ приходилось проходить черезъ этотъ священный оазисъ только въ очень рѣдкихъ случаяхъ, какъ напр. при поступлении въ школу или уходя изъ нея, когда по зову кого-нибудь изъ нашихъ друзей, или родственниковъ мы весело отправлялись въ путь къ родительскому очагу на рождественскія, или пасхальныя вакаціи.

А самый домъ — какая это была удивительная старая постройка! Для меня онъ представлялся настоящимъ заколдованнымъ дворцомъ! Какая масса была въ немъ всевозможныхъ закоулковъ, клѣтушекъ, поворотовъ. Во всякій данный моментъ очень трудно было сказать съ увѣренностью находишься ли въ первомъ, или во второмъ этажѣ. Для того, чтобы пройти изъ одной комнаты въ другую нужно было всегда подняться, или спуститься по двумъ-тремъ ступенькамъ.

Кромѣ того въ немъ было такое безчисленное множество совершенно непонятныхъ архитектурныхъ капризовъ, что наши самыя сравнительно точныя представленія относительно общаго плана строенія были очень смутны. Впродолженіе пяти лѣтъ моего пребыванія въ школѣ, я никогда не могъ съ точностью опредѣлить въ какомъ мѣстѣ зданія была расположена маленькая спальня, гдѣ я помѣщался вмѣстѣ съ восемнадцатью, или двадцатью другими учениками.

Классная была самой большой комнатой въ домѣ — и какъ мнѣ казалось даже въ цѣломъ свѣтѣ, по-крайней мѣрѣ я не могъ себѣ иначе представить ее.

Она была очень длинна, очень узка и низка съ стрѣльчатыми окнами и лубовымъ потолкомъ. Въ отдаленномъ углу, бывшемъ для насъ источникомъ ужаса, помѣщалась четыреугольная ограда въ восемь, или десять футовъ, представлявшая sanctum нашего принципала доктора богословія Брансби, во время классныхъ занятій. Она была выстроена очень прочно и въ нее вела массивная дверь; мы скорѣе согласились бы умереть, чѣмъ открыть ее въ отсутствіе Domini. Въ двухъ другихъ углахъ находились подобныя же помѣщенія, хотя и не внушавшія намъ такого-же благоговѣнія, но тѣмъ не мѣнѣе наводившія на насъ страхъ; одно изъ нихъ было каѳедрой учителя словесныхъ наукъ, другое — каѳедрой учителя англійскаго языка и математики. По всей залѣ были разсѣяны многочисленные скамьи и пюпитры, заваленные книгами съ грязными слѣдами пальцевъ; они шли неправильными рядами, которые перекрещивались во всѣхъ направленіяхъ; — всѣ они были выкрашены въ черную краску, но до такой степени потерты отъ времени, до такой степени изрѣзаны и испещрены заглавными буквами, цѣлыми именами, каррикатурами и другими произведеніями перочиннаго ножа, что совершенно потеряли свою прежнюю форму. Въ одномъ концѣ залы находилась огромная бочка съ водой, а въ другомъ — стѣнные часы солидныхъ размѣровъ.

Находясь въ заключеніи за крѣпкими стѣнами этого почтеннаго учебнаго заведенія, я проводилъ въ немъ годы третьяго пятилѣтія моей жизни безъ особаго отвращенія и скуки.

Для того, чтобы занять, или заинтересовать воспріимчивый мозгъ ребенка вовсе не нужно богатство впечатлѣній внѣшняго міра, и кажущееся мрачное однообразіе школы давало матеріалъ для такихъ сильныхъ возбужденій, которыхъ я не могъ найти впослѣдствіи, ни въ развратѣ моего юношества, ни въ преступленіяхъ зрѣлаго возраста. Во всякомъ случаѣ, мнѣ кажется, что мои первые шаги интеллектуальнаго развитія были неправильны и не уравновѣшены.

Вообще говоря отъ воспоминаній дѣтства у зрѣлаго человѣка не остается никакого строго опредѣленнаго впечатлѣнія. Все представляется какъ бы въ туманѣ, — сохраняются лишь слабый и неясныя воспоминанія о маленькихъ удовольствіяхъ и фантасмагорическихъ страданіяхъ. Со мною было наоборотъ. Въ моемъ дѣтствѣ я воспринималъ уже съ энергіей зрѣлаго человѣка все то, что и теперь еще прочно и отчетливо запечатлѣно въ моей памяти.

А между тѣмъ въ дѣйствительности, съ обыкновенной житейской точки зрѣнія — какъ мало было во всемъ этомъ матеріала для воспоминаній!

Пробужденіе утромъ, приказаніе вечеромъ ложиться спать, приготовленіе уроковъ, отвѣты, періодическіе отпуски на прогулку, ссоры, забавы и интриги во время рекреацій на дворѣ, — все это изчезнувшее изъ памяти, какъ бы по мановенію волшебнаго жезла, заключало въ себѣ такое изобиліе воспріятій, можно сказать цѣлый міръ разнообразныхъ впечатлѣній и самыхъ упоительныхъ и полныхъ страсти ощущеній.

---