Рыбаки (Гнедич)

 См. также одноимённые страницы.

Рыбаки
автор Николай Иванович Гнедич

Дата создания: 1821, опубл.: 1822^[1]. Источник: Н. И. Гнедич. Стихотворения. — Л.: Советский писатель, 1956. — С. 195—204. — (Библиотека поэта; Большая серия).

РЫБАКИ

ИДИЛЛИЯ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Таланты от бога, богатство — от рук человека.

На острове Невском, омытом рекою и морем,
Под кущей одною два рыбаря жили пришельцы;
Один престарелый, другой лишь брадой опушался.
Гонимые нуждой из милого края родного,
На промысел вместе пришли земляки на чужбину.
Лишь честную бедность они принесли за спиною,
И вместе товарищи нужду и труд разделяли.
В печальных трудах для убогого песни — услада;
И младший прекрасно играл их на звонкой свирели.
Есть тайные чувствий минуты, когда вдохновенье
Сердца и простые природы сынов посещает:
В час утра златого, как день загорается летний
И всё на земле воскресает для счастия жизни;
Иль в вечер, как солнце в багряные волны тонуло;
Иль в ясные ночи, когда он, смотря, дивовался
На месяц, на звезды, на высь беспредельную неба,—
В такие минуты теснились в грудь юноши чувства,
И он изливал их в простых, безыскусственных звуках,
Но чистых, но свежих, как юные листья на ветвях.
Давно он окрестность пленял вдохновенной свирелью;
Он, звуками сердца по светлой Неве разливаясь,
Не раз у гребцов останавливал шумные весла;
Но, сердцем невинный, чудес, им творимых, не ведал.—
Однажды, уставши от ловли несчастливой, оба
Сидели у кущи, из ветвей древесных сложенной:
Старейший работал из гибкия вербы кошницу;
А младший у брега, главою на руку поникший,
Уныло смотрел на бегущие темные волны.
Шумели, бежали в пучину незримую волны:
Так юноши думы в синевшуюсь даль уносились!
По долгом молчаньи к устам поднес он цевницу
И в песни унылой излил вдохновенное сердце.
Но рыбарь старейший, работая, начал беседу:

Рыбак старший

Любезный товарищ, ведь песнями рыбы не ловят!
Ты сладко играешь, и мне твои песни отрадны;
Но вижу, ты часто работу меняешь на песни;
Поешь ты до птиц, для свирели и сон забываешь.
Охота — другая неволя; но молвлю я слово:
Наш невод изорван и верша твоя не в исправе.
Не песнями ль, милый, ты здесь затеваешь кормиться?
Ты с голоду сгибнешь иль с сумкой воротишься к дому.

Рыбак младший

Не сгибну, товарищ: нас песни до бед не доводят;
Любил их, ты помнишь, и дед мой.

Рыбак старший

Любил их, ты помнишь, и дед мой. Пастух горемычный!
Что детям оставил он?

Рыбак младший

Что детям оставил он? Доброе имя!

Рыбак старший

Что детям оставил он? Доброе имя! И бедность.
Отец твой рыбак и детей бы не в скуде оставил,
Когда б не пришли на семью его черные годы.
Пожар за пожаром его разорил до основы.

Рыбак младший

А кто же помог нам? И кто на дорогу снабдил нас,
Отдавши последнее? Дед мой, пастух горемычный.
Он, он подарил мне и эту пастушью цевницу;
Он к песням меня заохотил.

Рыбак старший

Он к песням меня заохотил. Так что же, товарищ!
Ты хочешь отцовский наследственный промысел кинуть?
Но промысел рыбный есть промысел чистый и честный:
Рыбак не губитель, своей он руки не кровавит;
Рыбак не обманщик, товар продает не поддельный;
Сим промыслом честным отцы наши хлеб добывали.
Знать, друг мой любезный, тяжел тебе труд рыболова?
Так лучше б с свирелью остался ты дома, при стаде.
Там ясное небо, там ясные души, и песни
Там милы людям; а здесь, брат, и люди, как небо,
Суровы: здесь хлеба не выпоешь, выплачешь легче.
Опомнись, земляк; что скажет и мать, как услышит?

Рыбак младший

Услышит, любезный, о мне она добрые вести;
А ты понапрасну меня не кори,— обижаешь.
Свое ремесло я люблю и его не, чуждаюсь;
Быть может, ленив я, а больше того бесталанлив;
Но справлюсь, товарищ. Сулит рыболов мне приморский
Клуб ниток и вершу за выучку песней свирельных.
Вот, видишь ты, песни любят и здешние люди;
Их слушают часто, на шлюпках по взморью гуляя,
Бояре градские, их любят все добрые люди!
Я помню издетства, как в нашем селении старец,
Захожий слепец, наигрывал песни на струнах
Про старые войны, про воинов русских могучих.
Как вижу его: и сума за плечами и кобза,
Седая брада и волосы до плеч седые;
С клюкою в руках проходил он по нашей деревне
И, зазванный дедом, под нашею хатой уселся.
Он долго сперва по струнам рокотал молчаливый,
То важною думой седое чело осеняя,
То к небу подъемля незрячие, белые очи.
Как вдруг просветлело седое чело песнопевца,
И вдруг по струнам залетали костистые пальцы;
В руках задрожала струйчатая кобза, и песни,
Волшебные песни, из старцевых уст полетели!
Мы все, ребятишки, как вкопаны в землю стояли;
А дед мой старик, на ладонь опираяся, думный,
На лавке сидел, и из глаз его капали слезы.
О, кто бы меня изучил сладкогласным тем песням,
Тому б я отдал из счастливейших всю мою тоню!
Вон там, на Неве, под высоким теремом светлым
Из камня, где львы у порога стоят как живые,
Под теремом тем боярин живет именитый,
Уже престарелый, но, знать, в нем душа молодая:
Под теремом тем, ты слыхал ли, как в летние ночи
И струны рокочут и вещие носятся гласы?
Знать, старцы слепые боярина песнями тешат.
Земляк, и свирель там слышна: соловьем распевает!
Всю душу проходит, как трель поведет и зальется!
Ты видишь, земляк, и бояре разумные любят
Свирель. Не хули же моей ты сердечной забавы.
Люблю свое ремесло, но и песню люблю я;
А дед мой говаривал: что в кого Бог поселяет,
То, верно, не к худу. И что же в песнях худого?
Мне сладко, мне весело, радостно, словно я в небе,
Когда на свирели играю! Да сам ты, товарищ,
Ты сам, как пою я про сторону нашу родную,
Про реки знакомые, где мы училися ловле,
Про долы зеленые, где мы играли младые,
Зачем ты, любезный, глаза закрываешь рукою?
Да ты же меня и коришь и сумою стращаешь!
Мне бедность знакома издетства; ее не боюся.
Поколе ж есть руки, я их не простру за подачей.

Рыбак старший

Задел я тебя, да и сам уже каюсь; речист ты!
Но если бы столько в сей день наловил ты и рыбы,
Как слов насказал, повернее была б наша прибыль.

Рыбак младший

Что правда, то правда; но день ведь еще не окончен,
А видишь ли, друг, надо мною как ласточка вьется?
Ведь это не к худу; о! ласточка — вестница счастья!
Сегодня, сказал ты, не станем закидывать невод;
У берега рыба гуляет. Один попытаюсь;
Сажуся на лодку, беру я и сети и уды...

Рыбак старший

Берешь и свирель ты, земляк?

Рыбак младший

Берешь и свирель ты, земляк? Расстаюсь ли я с нею?

Рыбак старший

Худое предвестье!

Рыбак младший

Худое предвестье! Да ласточка — вестница счастья!
Смотри, ведь опять надо мной и щебечет и вьется.
О, ловля, счастливая ловля! лишь день вечереет,
Лишь солнце садится, и рыба стадами играет.
«Ловися мне рыба, ловися и окунь и щука!»
И песнь рыболова исчезла у дальнего брега.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Уже над Невою сияет беззнойное солнце;
Уже вечереет; а рыбаря нет молодого.
Вот солнце зашло, загорелся безоблачный запад;
С пылающим небом слиясь, загорелося море,
И пурпур и золото залили рощи и домы.
Шпиц тверди Петровой, возвышенный, вспыхнул над градом,
Как огненный столп, на лазури небесной играя.
Угас он; но пурпур на западном небе не гаснет;
Вот вечер, но сумрак за ним не слетает на землю;
Вот ночь, а светла синевою одетая дальность:
Без звезд и без месяца небо ночное сияет,
И пурпур заката сливается с златом востока;
Как будто денница за вечером следом выводит
Румяное утро.— Была то година златая,
Как летние дни похищают владычество ночи;
Как взор иноземца на северном небе пленяет
Сиянье волшебное тени и сладкого света,
Каким никогда не украшено небо полудня;
Та ясность, подобная прелестям северной девы,
Которой глаза голубые и алые щеки
Едва отеняются русыми локон волнами.
Тогда над Невой и над пышным Петрополем видят
Без сумрака вечер и быстрые ночи без тени;
Как будто бы новое видят беззвездное небо,
На коем покоится незаходимый свет солнца;
Тогда филомела полночные песни лишь кончит,
И песни заводит, приветствуя день восходящий.
Но поздно; повеяла свежесть; на Невские тундры
Роса опустилась; а рыбаря нет молодого.
Вот полночь; шумевшая вечером тысячью весел,
Нева не колыхнет; светла и спокойна, как небо;
Разъехались все городские веселые гости.
Ни гласа на бреге, ни зыби на влаге, всё тихо;
Лишь изредка гул от мостов над водой раздается,
Да изредка крик из деревни, протяжный, промчится
Где в ночь откликается ратная стража со стражей.
Всё спит; над деревнею дым ни единый не вьется.
Огонь лишь дымится пред кущею рыбаря-старца.
Котел у огнища стоит уже снятый с тренога:
Старик заварил в нем уху в ожидании друга;
Уха уж остывши, подернулась пеной янтарной.
Не ужинал он и скучал, земляка ожидая;
Лежал у огня, раскинув свой кожаный запон,
И часто посматривал вдоль по Неве среброводной.
Но скучил старик, беспокоимый грустью и гладом,
И в первый он раз без товарища ужинать думал:
Взял чашу из древа, блестящую лаком златистым;
Лишь начал уху — через край, призадумавшись, пролил
И, в сердце на друга, промолвил суровое слово.
Присел, и лишь руку для крестного знаменья поднял,
Шум весел раздался, и крест сотворил он не к ястве,
Но к радости сердца: ладья на реке показалась,
И голос знакомый ударился в берег отзывный.

Рыбак младший

Ты спишь ли, товарищ? Вставай, помогай выгружаться.

Рыбак старший

Люби тебя Бог, наважденный свирельник несчастный!
Не сон на глаза, а кручину на сердце навел ты.
Пропасть до полночи? Я Бог знает что передумал.

Рыбак младший

А что же ты думал?

Рыбак старший

А что же ты думал? Что думал? Светает, повеса!
По Новой деревне, ты слышишь, стучат уж телеги;
И где разъезжал ты? светло, все окольности видно;
А лодки твоей, просмотрел я глаза, не завидел.
Хожу, окликаю: с Невы ни ответа, ни гласа.
Пал на сердце страх: до беды далеко ль человеку!
Таких, брат, как ты, подцепляли не раз водяные;
А мать за тебя у кого бы ответа спросила,
Негодный повеса?.. Здорово! дай руку, товарищ!

Рыбак младший

Друг милый, друг милый! ведь ласточка нам не солгала.
Ты сердцем не чуял, что я привезу тебе радость?

Рыбак старший

Что? щуку с пером голубым или лосося жирного песнью
Сманил ты на уду? О, рыба ведь лакома к песням!
Не рыбу, мой друг, а сердца подгородных красавиц
Ловил ты свирелью. Удачен ли лов, признавайся;
Рассказывай всё... Но на челне, как видится, невод?
Ты невода не брал?

Рыбак младший

Ты невода не брал? О неводе после, товарищ!
А эта свирель какова? посмотри, полюбуйся!

Рыбак старший

Свирель дорогая, сдается; ужели купил ты?
Нет, поднял у мыз понадречных; наверно, боярин
Ее обронил: дорогая, заморской работы!
Из пальмова древа, с слоновою костью и златом;
А скважины в ней — как пчела на сотах вылепляет!
На ней-то, земляк, соловьиные трели ты б вывел!
Сознай ты ее, объяви, чтоб тебя не клепали;
Чужое добро не в корысть.

Рыбак младший

Чужое добро не в корысть. Не присвою чужого.
А эта свирель, мой любезный, и невод на челне
Мои!

Рыбак старший

Мои! Перестань, молодой, старика ты морочишь.

Рыбак младший

Так счастью, земляк, моему и не веришь ты?

Рыбак старший

Так счастью, земляк, моему и не веришь ты? Счастью?
Ума приложить не могу, и не знаю, какому?

Рыбак младший

Вот этой простою, пастушеской деда свирелью
И невод, что в лодке, и эту свирель дорогую
Я выиграл!

Рыбак старший

Я выиграл! Что?

Рыбак младший

Я выиграл! Что? И за что бы купил я?
За эту свирель рыболовного мало снаряда.
Нет, Бог, о товарищ, мне Бог даровал их за песни!

Рыбак старший

Да молви же, кто? Не томи, расскажи мне скорее!
От радости сердце играет; пропал мой и голод;
На ум не идет мне и ужин. Товарищ, ты весел?
Скорей поделися весельем, порадуй и друга!

Рыбак младший

О, радостно будет об этом всю жизнь говорить мне.
Но сядем мы там, на холме, под душистою липой,
Где в ясные ночи с тобою рыбу мы удим.
Оттоле нам видны далекие рощи и мызы
По брегу Невы среброводной; оттоле увидим
И дом, о котором тебе поведу мое слово,
Тот терем, которого мне не забыть до могилы! —
Как солнце садилось, подъехал я с удами в челне
К противному берегу. Рыба, как день вечереет,
Там рунами ходит; и вправду, стадами металась.
Рука уставала закидывать гибкие уды;
Двух щук изловил, окуням и счет уж терял я;
Запасная верша кипела серебряной рыбой.
Но скоро, не ведаю как, против мызы боярской
С ладьей очутился я. Ночь между тем наступала,
Чудесная ночь! ни единой звезды на лазури,
А сребряный свет разливался по небу ночному!
Всё было так тихо! не дрогнул ни лист на осине;
Понесся из терема сладостный гул тихострунный.
Всё было безмолвно! И вот над Невою недвижной
Мне радостно стало! и начал я робкой свирелью
Подыгрывать тихо под струны; как вдруг меж древами
Почулся мне шорох, и слуги боярские вышли,
И с берега стали меня зазывать в его терем.
Я сеть отвязал, чтоб боярину рыбу живую —
Огромную щуку и окуней несть красноперых.
«Не с рыбой, с свирелью! — веселые вскрикнули слуги,—
В свой терем высокий тебя призывает боярин».

Рыбак старший

Царю мой Небесный! идти ты, земляк, не боялся?

Рыбак младший

Боялся, товарищ! в груди моей дрогнуло сердце;
Как вот и боярин из теремных окон хрустальных
Свой ласковый голос мне подал; и пролил он в душу
Веселость и смелость! Вступил я в хоромы; но страшно
Мне стало опять, как я начал идти по хоромам.
Со стен их лики глядят на тебя как живые!
Из мрамора девы, прелестные, только не дышат!
Но диву я дался, увидевши терем высокий!
Чудесный, прозрачный! как в сказке, земляк, говорится:
Что на небе звезды и в тереме звезды! и месяц,
И вся в терему красота поднебесная видна!
В нем старец боярин сидел сребровласый в семействе
Цветущих детей, средь бояр и вельмож именитых.
Смутился я, друг; у порога стоял полумертвый;
Но ожило сердце, забилось весельем, и слезы
Из глаз у меня проступили, как добрый боярин
Приветно взглянул на меня и ласково молвил:
«Люблю я невинных сердец вдохновенья простые,
Люблю я свирельные песни, а ты их приятно играешь.
Не раз и ко мне доходили их сладкие звуки;
Давно я желал насладиться твоею свирелью;
Давно приготовил награду, достойную песней:
Тебя подарю я прекрасной свирелью из пальмы.
Сыграй нам, о рыбарь, приятную сельскую песню!»
Зачем ты, товарищ, под теремом не был со мною?
Напомнил бы ты мне, какие я песни играю;
От радости все позабыл я, стоял безответный;
Но очи лишь поднял и взоры боярина встретил,
Безвестная, друг, обняла меня дивная сила!
Взыграл я, и песнь разлилась по зеленому саду!
И вот мне награда.

Рыбак старший

И вот мне награда. Постой, товарищ, ты видишь,
Досадные слезы мешают мне слушать.— Ну дале?

Рыбак младший

Но лучшей наградой мне было боярское слово:
«Кто был твой учитель?» — измолвил он. «Бог»,— отвечал я.
Боярин, из рук подавая свирель дорогую,
«Играй,— мне примолвил,— без Бога, как ты, не играют.
Но в промысле ты не ленишься ли, рыбарь, для песней?
Таланты от бога, богатство — от рук человека».
«Наш промысел,— молвил я,— промысел чистый и честный»,
Твои пред боярином смело я высказал речи.
«Разумные речи,— боярин мне весело молвил,—
За них я тебя дарю еще неводом новым;
Ты ж лучший твой лов продавай для меня на трапезу».

Рыбак старший

Как сказку я слышу! правдиво предвестие птицы!

Рыбак младший

Не птицы, а деда правдиво мне вещее слово:
Он, дед мой, говаривал: что в кого Бог поселяет,
То, верно, не к худу.— Молчишь ты, любезный!

Рыбак старший

То, верно, не к худу.— Молчишь ты, любезный! Устал я
От радости сердца; скажу я короткое слово:
От деда в наследство ты принял цевницу из липы,
А внукам своим передай цевницу из пальмы.

Рыбак младший

И имя того, кто почтил дарование Бога,
Я внукам моим передам с любовию к песням.

Примечания

Рыбаки. Идиллия (стр. 195). Датировано автором 1821 годом. Впервые — в «Сыне отечества», 1822, ч. LXXVI, № 8, стр. 22, и особой брошюрой, изданной в 1822 году. Со стилистическими исправлениями идиллия вошла в сборник «Стихотворения Н. Гнедича» 1832 года, стр. 59, с следующим предисловием: «Это первый опыт русской народной идиллии. Сочинитель осмелился испытать род этот без Дафнисов и Хлой, лиц, принадлежащих миру несуществующему, земле чужой, небу чужому, и, следовательно, требующих таких свойств красок и живописи, в которых, конечно, они были бы истинны, но привлекут только удивление ума, а не участие сердца, ибо сердце наше не найдет в них ничего себе знакомого, ничего родного. Вот корень, почему род сельской поэзии в новейшие времена так неуспешен. Кроме господствующих заблуждений о роде сей поэзии, чтоб лица и повествование были из времен отдаленных, дабы пользоваться мифологическими вымыслами,— кроме заблуждений сих, есть еще другое, которое не менее вредит успехам сельской поэзии. Подражая древним, мы берем и формы их творений и самые предметы, забывая, что формы в поэзии — то же, что рамы в картине: рамы, как и формы, могут быть в искусстве общими, но предметы едва ли. Успеет ли опыт сочинителя подтвердить его теорию — предоставим судить читателю». Прежде чем приступить к разработке данного сюжета, Гнедич делал наброски к русской идиллии «Пастухи».

Идиллия «Рыбаки» была признана лучшим из оригинальных произведений Гнедича еще его современниками. О ней писали Бестужев и Плетнев. Положительно воспринимались не только поэтические достоинства идиллии, но и ее идейная сущность, то, что она «облагораживает нечувствительно в глазах наших таких людей, на которых мы часто, по странной привычке, смотрели с пренебрежением (Плетнев «Идиллия Гнедича „Рыбаки”»). Белинский выражал удивление, что идиллия «Рыбаки» написана в 1821 году, тогда как еще в 1820 году издавали идиллии г. Панаева. Этим он подчеркивал несоизмеримость этих явлений. В статье «Разделение поэзии на роды и виды» Белинский писал: «На русском языке было много оригинальных идиллий, но, следуя пословице: „кто старое помянет, тому глаз вон», мы о них умалчиваем. Блестящее исключение представляет собою превосходная идиллия Гнедича „Рыбаки». Быт и самый образ выражения действующих лиц в ней идеализированы, но не в смысле мнимоклассической идеализации, которая состояла в ходулях, белилах и румянах, а тем, что слишком проникнута лиризмом и веет духом древнеэллинской поэзии, несмотря на руссизм многих выражений. Во всяком случае, роскошь красок, глубокая внутренняя жизнь, счастливая идея и прекрасные стихи делают идиллию Гнедича истинным, хотя, к сожалению, еще и не оцененным перлом нашей литературы». Эпиграф к идиллии является автоцитатой. См. идиллию, стр. 204.

Шпиц тверди Петровой, возвышенный, вспыхнул над градом — шпиц Петропавловской крепости в Петербурге.

Вот ночь, а светла синевою одетая дальность и след. 26 стихов в соответствующей ранней редакции цитировал Пушкин в примечании к первой главе «Евгения Онегина». Примечание Пушкина начинается словами: «Читатели помнят прелестное описание петербургской ночи в идиллии Гнедича».

Тогда филомела полночные песни лишь кончит. — Филомела в античной мифологии — царевна, превращенная в соловья.

Понесся из терема сладостный гул тихоструйный — речь идет о даче Строганова в Петербурге, при впадении Черной речки в Большую Невку; там устраивались в летнее время концерты силами лучших музыкантов.

Боярин — Строганов Александр Сергеевич (1733—1811), вельможа, покровительствовавший художникам, музыкантам, поэтам.

Примечания

1. Впервые — в журнале «Сын отечества», 1822, часть LXXVI, № 8, с. 22. Также — в альманахе «Северные цветы на 1827 год», СПб., 1827, с. 234—255 (Google).