Прочтя письмо Елены Петровны, я отвѣтилъ ей, прося оставить меня въ покоѣ, сидѣть смирно и не лѣзть въ петлю. Я повторялъ также совѣтъ, данный ей мною при нашемъ прощаньи въ Вюрцбургѣ. На это я получилъ отъ нея такой документъ, изъ котораго она выяснялась вся цѣликомъ и передъ которымъ блѣднѣли даже ея Вюрцбургскія признанія. Она озаглавила его «моя исповѣдь» — и вотъ что я прочелъ въ этомъ посланіи:
«Я рѣшилась (два раза подчеркнуто). Представлялась ли когда вашему писательскому воображенію слѣдующая картина: живетъ въ лѣсу кабанъ — невзрачное, но и никому не вредящее животное, пока его оставляютъ въ покоѣ въ его лѣсу съ дружелюбными ему другими звѣрями. Кабанъ этотъ никогда отродясь никому не дѣлалъ зла, а только хрюкалъ себѣ поѣдая собственные ему принадлежащіе корни въ оберегаемомъ имъ лѣсу. Напускаютъ на него, ни съ того, ни съ сего, стаю свирѣпыхъ собакъ; выгоняютъ изъ лѣса, угрожаютъ поджечь родной лѣсъ и оставить самого скитальцемъ, безъ крова, котораго всякій можетъ убить. Отъ этихъ собакъ, онъ пока, хотя и не трусъ по природѣ, убѣгаетъ, старается избѣжать ихъ ради лѣса, чтобы его не выжгли. Но вдругъ одинъ за другимъ присоединяются къ собакамъ дотолѣ дружелюбные ему звѣри; и они начинаютъ гнаться за нимъ, аукать, стараясь укусить и поймать, чтобы совсѣмъ доканать. Выбившись изъ силъ, кабанъ видя, что его лѣсъ уже подожгли и не спастись ни ему самому — ни чащѣ — что остается кабану дѣлать? А вотъ что: остановиться, повернуться лицомъ къ бѣшенной стаѣ собакъ и звѣрей и показать себя всего (два раза подчеркнуто), какъ онъ есть, т. е. лицомъ товаръ, а затѣмъ напасть въ свою очередь на враговъ и убить столькихъ изъ нихъ насколько силъ хватитъ, пока не упадетъ онъ мертвый и тогда уже дѣйствительно безсильный.
Повѣрьте мнѣ, я погибла потому что рѣшила саму себя погубить — или же произвести реакцію, сказавъ всю божескую о себѣ правду, но не щадя и враговъ. И на это я твердо рѣшилась и съ сего же дня начинаю приготовляться, чтобы быть готовою. Я не бѣгу болѣе. Вмѣстѣ съ этимъ письмомъ или нѣсколькими часами позднѣе я буду сама въ Парижѣ, а затѣмъ въ Лондонѣ. Готовъ одинъ человѣкъ французъ — да еще извѣстный журналистъ, съ радостью приняться за работу и написать подъ мою диктовку краткое, но сильное, а главное — правдивое описаніе моей жизни. Я даже не буду защищаться, ни оправдываться. Я просто скажу въ этой книгѣ: въ 1848 г. я, ненавидя мужа, Н. В. Блаватскаго (можетъ и несправедливо, но ужь такая натура моя была Богомъ дарованная) уѣхала отъ него, бросила — дѣвственницей (приведу документы и письмо, доказывающіе это, да и самъ онъ не такой свинья, чтобы отказаться отъ этого). Любила я одного человѣка крѣпко — но еще болѣе любила тайныя науки, вѣря въ колдовство, чары и т. п. Странствовала я съ нимъ тамъ и сямъ и въ Азіи, и въ Америкѣ, и по Европѣ. Встрѣтилась я съ такимъ-то (хоть колдуномъ зовите, ему-то что). Въ 1858 году, была въ Лондонѣ, и такая-то и такая исторія произошла съ ребенкомъ — не моимъ (послѣдуютъ свидѣтельства медицинскія хоть парижскаго факультета и другихъ, для того и ѣду въ Парижъ). Говорили про меня то-то и то-то; что я и развратничала, и бѣсновалась, и т. д. Все разскажу, какъ слѣдуетъ, все что ни дѣлала, двадцать лѣтъ и болѣе смѣясь надъ qu’en dira-t’on, заметая слѣды того, чѣмъ дѣйствительно занималась, т. е. sciences occultes, ради родныхъ и семейства, которые тогда прокляли бы меня. Разскажу какъ я съ восемнадцати лѣтъ старалась заставить людей говорить о себѣ, что у меня и тотъ любовникомъ состоитъ и другой и сотни ихъ — разскажу даже то, о чемъ никогда людямъ и не снилось — и докажу. Затѣмъ оповѣдаю свѣтъ какъ вдругъ у меня глаза открылись на весь ужасъ моего нравственнаго самоубійства; какъ послана я была въ Америку — пробовать свои психологическія способности. Какъ создала я общество тамъ [1] да стала грѣхи замаливать, стараясь и людей улучшать и жертвуя собою для ихъ возрожденія. Поименую всѣхъ вернувшихся на путь истинный теософовъ — пьяницъ, развратниковъ — которые сдѣлались чуть не святыми особенно въ Индіи [2] и тѣхъ которые поступивъ теософами, продолжали прежнюю жизнь, какъ будто и дѣло дѣлали (а ихъ много), да еще первые накинулись на меня присоединясь къ стаѣ гнавшихся за мною собакъ. Опишу много русскихъ вельможъ и не вельможъ, См—ву между прочимъ, ея диффамацію и какъ это вышло враньемъ и клеветой [4]. Не пощажу я себя — клянусь не пощажу, сама зажгу съ четырехъ концовъ лѣсъ родной — Общество сирѣчь — и погибну — но погибну въ огромной компаніи. Дастъ Богъ помру, подохну тотчасъ по публикаціи; — а нѣтъ, не допуститъ «хозяинъ» [5] — такъ мнѣ-то чего бояться? Развѣ я преступница противъ законовъ? Развѣ я убивала кого, грабила, чернила? Я американская гражданка и въ Россію мнѣ не ѣхать. Отъ Блаватскаго, коли и живъ — чего мнѣ бояться; мы съ нимъ тридцать восемь лѣтъ какъ разстались, пожили затѣмъ три съ половиною дня въ 1863 г. въ Тифлисѣ, да и опять разстались. Ме—рфъ? — Плевать мнѣ на него эгоиста и лицемѣра. Онъ меня выдалъ, погубилъ разсказавъ вранье медіуму Юму — который позоритъ меня уже десять лѣтъ — ну тѣмъ хуже для него. Вы поймите — ради Общества я дорожила своей репутаціей эти десять лѣтъ, дрожала, какъ бы слухи основанные по моимъ же стараніямъ (великолѣпный казусъ для психологовъ, для Richet съ Ко) и преувеличенные во сто разъ, не бросили бы безчестія на Общество, замаравъ меня. Я готова была на колѣняхъ молиться за тѣхъ, которые помогали мнѣ бросить завѣсу на мое прошлое — отдать жизнь и всѣ силы тѣмъ, кто помогалъ мнѣ. Но теперь? Неужели вы или медіумъ Юмъ или Ме—рфъ или кто-либо въ мірѣ устрашитъ меня угрозами, когда я сама рѣшилась на полную исповѣдь? Смѣшно. Я мучилась и убивалась изъ страха и боязни, что поврежу Обществу, убью его. Но теперь я болѣе не мучусь. Я все обсудила холодно и здраво, я все рискнула на одну карту — все (два раза подчеркнуто) — вырываю орудіе изъ рукъ враговъ и пишу книгу, которая прогремитъ на всю Европу и Азію, дастъ огромныя деньги, которыя останутся сиротѣ-племянницѣ — дѣвочкѣ невинной — сиротѣ брата. Еслибы даже всѣ гадости, всѣ сплетни и выдумки противъ меня оказались святой истиной, то все же я не хуже была бы чѣмъ сотни княгинь, графинь, придворныхъ дамъ и принцесъ, самой королевы Изабеллы — отдающихся и даже продающихся отъ придворныхъ кавалеровъ до кучеровъ и кельнеровъ включительно всему мужскому роду — что про меня могутъ сказать хуже этого? — А это я сама все скажу и подпишу.
Нѣтъ! Спасутъ меня черти въ этотъ послѣдній великій часъ! Вы не разсчитывали на холодную рѣшимость отчаянія, которое было да прошло. Вамъ-то ужь я никогда и никакого вреда не дѣлала и не снилось мнѣ. Пропадать такъ пропадать вмѣстѣ всѣмъ. Я даже пойду на ложь — на величайшую ложь которой оттого и повѣрятъ всего легче. Я скажу и опубликую въ Times и всѣхъ газетахъ, что «хозяинъ» и махатма «K. H.» плодъ моего воображенія; что я ихъ выдумала, что феномены всѣ были болѣе или менѣе спиритическія явленія — и за меня станутъ горою двадцать милліоновъ спиритовъ. Скажу, что въ отборныхъ случаяхъ я дурачила людей, выставлю дюжины дураками (подчеркнуто два раза) des hallucinés — скажу что дѣлала опыты для собственнаго удовольствія и эксперимента ради. И до этого довели меня — вы (два раза подчеркнуто). Вы явились послѣдней соломинкой сломившей спину верблюда подъ его невыносимо тяжелымъ вьюкомъ…
Теперь можете и не скрывать ничего. Повторяйте всему Парижу все то, что когда слыхали, или знаете обо мнѣ. Я уже написала письмо Синнету запрещая ему публиковать мои мемуары по-своему. Я-де сама опубликую ихъ со всей правдой. Вотъ такъ будетъ «правда (два раза подчеркнуто) о Е. П. Блаватской», въ которой и психологія, и безнравственность своя и чужая, и Римъ и политика, и вся грязь опять-таки и своя и чужая — явятся на божій свѣтъ. Ничего не скрою. Это будетъ сатурналія человѣческой нравственной порочности — моя исповѣдь, достойный эпилогъ моей бурной жизни… Да это будетъ сокровищемъ для науки какъ и для скандала и все это я, я (два раза подчеркнуто)… Я являюсь истиной (два раза подчеркнуто) которая сломитъ многихъ и прогремитъ на весь свѣтъ. Пусть снаряжаютъ новое слѣдствіе господа психисты и кто хочетъ. Могини и всѣ другіе, даже Индія — умерли для меня! Я жажду одного: чтобы свѣтъ узналъ всю истину, всю правду и поучился. А затѣмъ смерть — милѣе всего. Е. Блаватская.
Можете напечатать это письмо коли желаете даже въ Россіи — теперь все равно.»
Послѣ этой «исповѣди» я уже могъ, и могу, спокойно говорить о ея словесныхъ признаніяхъ мнѣ въ Вюрцбургѣ, къ тому же въ полной мѣрѣ подтвержденныхъ разслѣдованіемъ Лондонскаго Психическаго Общества. Эти «признанія» теряются, какъ капля въ морѣ, среди однородныхъ съ ними ея дѣйствій, документально засвидѣтельствованныхъ. Ея «исповѣдь» — такой «человѣческій документъ», надъ которымъ, дѣйствительно, съ живымъ интересомъ остановится не только художникъ-писатель, но и психологъ, и психіатръ.
Изъ многочисленныхъ «правдъ» о жизни Е. П. Блаватской, начиная съ «правды» г-жи Желиховской и Синнетта, и кончая новѣйшими біографами «madame», полученная мною «исповѣдь», написанная ею собственноручно (что можетъ быть доказано какими угодно экспертами), безспорно — самая интересная «правда». Эта «правда» не частное письмо, а предназначена тоже для «публики» и разрѣшена самимъ авторомъ къ печати. Въ ней можетъ быть не меньше лжи, чѣмъ въ писаніяхъ Синнетта, Желиховской, Олкотта, гр. Вахтмейстеръ и тому подобныхъ достовѣрныхъ біографовъ и свидѣтелей. Въ ней истина чудовищно переплетена съ ложью, противурѣчія на каждомъ словѣ, горячечная фантазія споритъ съ наглымъ цинизмомъ; страсти кипятъ и чадятъ, внезапная искренность, вызванная отчаяніемъ, кажущейся безвыходностью положенія, смѣняется сознательнымъ, хитрымъ разсчетомъ.
Для біографіи, дѣйствительной, правдивой біографіи «madame», и эта собственноручная, написанная подъ минутнымъ впечатлѣніемъ «исповѣдь» не представляетъ достаточно цѣннаго матерьяла. Но какъ откровеніе ея характера и нравственныхъ свойствъ, какъ подлинный, съ натуры снятый, и снятый не художникомъ, могущимъ и польстить и обезобразить, а солнцемъ, безпристрастнымъ и точнымъ, — ея портретъ во весь ростъ, — «исповѣдь» эта является неоцѣнимымъ сокровищемъ. Въ ней цѣликомъ отразилась эта глубоко интересная и ужасная женщина, которую изслѣдователи Лондонскаго Психическаго Общества объявили «одною изъ наиболѣе совершенныхъ, остроумныхъ и интересныхъ обманщицъ нашей эпохи».
Мнѣ кажется, что такое мнѣніе не только не преувеличено, но даже не даетъ ей должнаго. Гдѣ же въ наши дни подобная обманщица или подобный обманщикъ?!
Е. П. Блаватская — единственна, она превзошла знаменитаго шарлатана прошлаго вѣка, Бальзамо-Каліостро, такъ какъ послѣ таинственнаго исчезновенія съ жизненной арены «божественнаго, великаго Копта» осталась только память о немъ, а послѣ смерти Елены Петровны и сожженія ея многострадальнаго, грѣшнаго тѣла — остается 60.000 членовъ теософическаго общества, остается цѣлое религіозное движеніе, съ которымъ, быть можетъ, придется и очень считаться.
Въ то время какъ лондонскіе изслѣдователи психическихъ явленій постановляли свой приговоръ — они и не подозрѣвали, какіе размѣры приметъ движеніе, затѣянное «интересной русской обманщицей»…
И я, и m-me де-Морсье, прочтя «исповѣдь» и оцѣнивъ ее по достоинству, хорошо поняли, что ждать появленія Блаватской въ Парижѣ и въ Лондонѣ — нечего. Никуда она не тронется теперь.
Весьма вѣроятно, что, пославъ мнѣ письмо, она тотчасъ же и раскаялась, что его послала, и ужь, конечно, дня черезъ два сама забыла, если не все его содержаніе, то добрую его половину.
Но она не могла, придя въ иное настроеніе духа, не сдѣлать новыхъ попытокъ къ улучшенію положенія. Передъ нею мелькала надежда, въ концѣ концовъ, все же еще вернуть меня. Это было бы теперь такое торжество! Ей все еще я представлялся такимъ ручнымъ. Какъ же это я выдалъ ее, соотечественницу? Тутъ что-нибудь не такъ, вѣрно кто-нибудь сталъ между нами, насплетничалъ на нее…
Она вдругъ надѣла на себя добрую личину, изобразила изъ себя обиженную простоту и, черезъ нѣсколько дней послѣ «исповѣди», писала мнѣ снова, дорисовывая свой портретъ, досказывая, окончательно объясняя себя:
«Велики грѣхи мои прошлые да не противъ васъ, не вамъ карать меня, передъ которымъ я виновата какъ Христосъ передъ жидами… Зла-то я вамъ никогда не сдѣлаю а можетъ еще и пригожусь»… Затѣмъ она писала о Баваджи: «Онъ послушный и умный мальчикъ. Онъ послушное орудіе въ моихъ рукахъ. Je l’ai psychologisé, — говорили вы m-me de Morsier. Посмотрите вы только что сдѣлалъ сей «послушный ребенокъ». Да онъ бросилъ меня при первомъ выстрѣлѣ Психическаго Общества. Онъ ругаетъ меня хуже васъ у Гебгардовъ. Онъ говоритъ que j’ai commis un sacrilège, deshonoré le nom des Maîtres, que j’ai avili la science sacrée en la donnant au européens. Онъ идетъ противъ васъ, Синнетта, меня, всѣхъ и чортъ ихъ знаетъ что они сдѣлаютъ вдвоемъ (съ Могини?) въ Лондонѣ — теперь когда онъ ѣдетъ а можетъ и поѣхалъ туда! Онъ самый опасный врагъ потому что онъ фанатикъ и способенъ взбунтовать всю Индію противъ меня»…
А потомъ опять: «Что я вамъ (два разъ подчеркнуто) сдѣлала? что вамъ сказали, что вы узнали — не дѣлайте какъ Психологическое Общество или m-me de Morsier которая вообразила себѣ что я все знаю, все должна знать — и поэтому предала меня… Берегитесь (два раза подчеркнуто). Вы окружены такимъ кольцомъ что вся ваша холодная голова вамъ не поможетъ. Одного прошу чтобы вы загадку эту мнѣ разгадали — что вы можете имѣть противъ меня… Я васъ что ли желала кусать, вамъ желаю зла?.. Если я писала вамъ что я въ отчаяніи, то писала только то что чувствую. Ваша дружба была мнѣ дорога а не ваше присутствіе или членство въ обществѣ. Я писала что сама первая опрокину всѣ континентальныя общества — парижское и нѣмецкое, гдѣ (кромѣ Гебгардовъ да бѣднаго Hubbé Shleiden) все чучелы и враги, и готова на это — напечатавъ о всѣхъ ихъ подлостяхъ… Но только подумайте, чтобы вы подумали обо мнѣ еслибы мы перемѣнились ролями! Да меня бы вѣшали — я бы васъ не выдала, да и никого другого не выдала бы — даже зная что это правда — а молчала бы. Ну что я вамъ сдѣлала?… Готова завтра же забыть все и любить васъ попрежнему потому что нѣтъ у меня злопамятности и потому что вы русскій — нѣчто для меня изгнанницы священное. Прощайте Е. Б.».
Я убѣжденъ, что она искренно не понимала, почему я ушелъ отъ нея и явился въ числѣ ея обличителей. Ея нравственныя понятія были такъ радикально извращены, что ей нѣкоторыхъ совсѣмъ не хватало. Она воображала, что все въ мірѣ основано на личныхъ отношеніяхъ — и что нѣтъ для этого исключеній. «Что я вамъ, «вамъ» сдѣлала!» «Другихъ, значитъ, я могу надувать сколько угодно, могу ихъ губить, коверкать всю ихъ жизнь, могу предаваться всякимъ святотатствамъ и торговать по мелочамъ величайшими истинами, — если я расположена къ вамъ лично и не могу обмануть васъ, потому что вы меня поняли, если я еще въ силахъ пригодиться вамъ такъ или иначе — такъ за что же вы меня выдаете, да вдобавокъ еще иностранцамъ?!» — вотъ что она мнѣ внушала.
«Вернитесь ко мнѣ, я все забуду!» — еще бы! А сама думала: «попадись теперь мнѣ въ руки — такое устрою, что отъ меня тебѣ развѣ одинъ путь останется — пулю въ лобъ… Да и теперь — берегитесь, вы окружены такимъ кольцомъ, что вся ваша холодная голова вамъ не поможетъ!»
Она даже не удержалась — и вставила въ письмо свое слова эти, которыя, какъ я скоро долженъ былъ убѣдиться, не были пустой угрозой. Она уже готовилась, собравъ свою армію, мстить мнѣ самымъ «теософическимъ» образомъ.
Примечания[править]
- ↑ Мои читатели скоро увидятъ — какъ и почему она создала свое Общество.
- ↑ Вродѣ Могини.
- ↑ см. Главу VIII. — Примѣчаніе редактора Викитеки.
- ↑ Прошу читателей вспомнить этотъ курьезный инцидентъ, разсказанный въ первыхъ главахъ моей статьи [3] Блаватская уже забыла, что мнимая диффамація госпожи См—вой вовсе не была опровергнута хоть сколько-нибудь удовлетворительнымъ образомъ.
- ↑ Что можетъ быть возмутительнѣе и характернѣе этихъ: „дастъ Богъ помру“ и „а нѣтъ, не допуститъ „хозяинъ“»..! Впрочемъ сноски въ этомъ письмѣ напрашиваются при каждомъ словѣ, а потому — лучше ихъ совсѣмъ не дѣлать, этотъ курьезнѣйшій документъ слишкомъ краснорѣчивъ и безъ подстрочныхъ примѣчаній.