Сон в Иванову ночь (Шекспир; Сатин)/ПСС 1902 (ДО)/Действие IV
| ← Дѣйствіе III | Сонъ въ Иванову ночь | Дѣйствіе V → |
Оригинал: англ. A Midsummer Night's Dream. — Источникъ:  Полное собраніе сочиненій Шекспира / подъ ред. С. А. Венгерова — С.-Петербургъ: Брокгаузъ-Ефронъ, 1902. — Т. 1. — С. 499—546. — (Библіотека великихъ писателей). • См. также переводы других авторов |
- Википроекты
Поди, садись на ложе изъ цвѣтовъ!
Дай поласкать прекрасныя ланиты,
Дай розами убрать твою головку,
Столь мягкую, столь гладкую, позволь
Поцѣловать твои большія уши.
О, милый другъ!
Основа. Гдѣ Душистый Горошекъ?
Душистый Горошекъ. Здѣсь.
Основа. Почешите у меня въ головѣ, Душистый Горошекъ. Гдѣ госпожа Паутинка?
Паутинка. Здѣсь.
Основа. Госпожа Паутинка, любезная госпожа Паутинка, возьмите въ руки ваше оружіе и убейте мнѣ эту красноногую дикую пчелку, что сидитъ на вершинѣ этого волчеца и затѣмъ, любезная госпожа Паутинка, принесите мнѣ ея медовый мѣшочекъ. Только не слишкомъ усердствуйте въ этомъ дѣлѣ, госпожа Паутинка, чтобы медовый мѣшочекъ не лопнулъ: мнѣ было бы непріятно увидѣть васъ, сударыня, облитою медомъ. Гдѣ господинъ Горчичное Зернышко?
Горчичное Зернышко. Здѣсь.
Основа. Дайте мнѣ вашу лапку, господинъ Горчичное Зернышко! Сдѣлайте одолженіе, перестаньте церемониться, любезный господинъ!
Горчичное Зернышко. Что вамъ угодно?
Основа. Ничего, любезный господинъ; помогите, однако, госпожѣ Паутинкѣ почесать у меня въ головѣ. Надо мнѣ сходить къ цырюльнику, любезный господинъ, а то, кажется мнѣ, я слишкомъ обросъ волосами на лицѣ. Я такой чувствительный оселъ, что если чуть защекочетъ меня волосъ, то я долженъ чесаться.
Не хочешь ли ты музыки послушать,
Мой милый другъ?
Основа. Да, у меня довольно хорошее ухо для музыки. Сыграйте-ка что-нибудь на варганѣ.
Не хочешь ли покушать ты чего?
Основа. Въ самомъ дѣлѣ! Я бы поѣлъ, я бы охотно поглоталъ хорошаго, сухого овсеца. Мнѣ кажется, что я имѣю также большое влеченіе къ вязанкѣ сѣна. Хорошее, сочное сѣно! что можетъ съ нимъ сравниться?
Есть у меня проворный эльфъ въ услугахъ.
У бѣлочки отыщетъ онъ запасъ
И принесетъ тебѣ орѣховъ свѣжихъ.
Основа. Я бы предпочелъ горсть или двѣ сухого гороху. Но сдѣлайте одолженіе, прикажите вашему народу оставить меня въ покоѣ. Я чувствую, что-то меня начинаетъ клонить ко сну.
Спи; вокругъ тебя я обовьюсь руками!
Вы, эльфы, всѣ ступайте по мѣстамъ.
Такъ жимолость иль сладкій каприфолій
Высокій вязъ съ любовью обвиваютъ;
Такъ нѣжный плющъ кольцами огибаетъ
Покрытые корою пальцы вяза.
О, я тебя люблю, боготворю!
А, мой Робинъ, здорово! Полюбуйся
На зрѣлище прекрасное. Во мнѣ,
Я признаюсь, рождаться начинаетъ
Къ безумію царицы состраданье.
За лѣсомъ съ ней я встрѣтился сейчасъ,
Когда она сбирала благовонья
Для этого презрѣннаго болвана.
Я тамъ ее порядкомъ пожурилъ.
Вѣнками изъ цвѣтовъ пахучихъ, свѣжихъ
Она его власатые виски
Придумала украсить—и росинки,
Которыя гордилися недавно
Тѣмъ, что блестятъ роскошно на цвѣтахъ,
Какъ круглыя жемчужины Востока,
Теперь лежатъ въ глазахъ цвѣтковъ, какъ слезы,
Которыя принуждены свой срамъ
Оплакивать. Когда я посмѣялся
Надъ нею вдоволь и когда она
Просить меня съ покорностію стала,
Чтобъ я ее простилъ, я у нея
Потребовалъ индійскаго ребенка.
Она его мнѣ тотчасъ уступила
И эльфу приказала отнести
Его въ мою волшебную бесѣдку.
Теперь онъ мой, и съ глазъ моей царицы
Я слѣпоту презрѣнную сниму.
Ты, милый Пукъ, аѳинскаго невѣжду
Отъ головы искусственной избавь.
Проснувшись, пусть воротится съ другими
Въ Аѳины онъ, и тамъ пускай они
Припоминаютъ всѣ объ этой ночи
Не иначе, какъ о видѣньяхъ сна.
Но прежде надо снять съ царицы чары.
Будь, чѣмъ ты всегда была,
Видь, какъ видѣла ты прежде!
Сокъ Діанина ростка
Уничтожитъ въ мигъ всю силу
Купидонова цвѣтка.
Теперь, моя Титанія, проснись!
Проснись, моя любезная царица!
Мой Оберонъ, какія сновидѣнья
Имѣла я! Сейчасъ казалось мнѣ,
Что будто-бы я влюблена въ осла.
Вотъ здѣсь лежитъ твой милый.
Какъ все это
Могло случиться? О, какъ нестерпимо
Смотрѣть глазамъ на эту образину!
Молчанье на минуту! Ну, Робинъ,
Избавь его отъ этой головы.
Титанія, пусть музыка играетъ,
Пускай сильнѣй, чѣмъ сонъ обыкновенный,
Всѣхъ пятерыхъ она здѣсь усыпитъ.
Эй, музыка! эй, музыка, сюда!
Скорѣй играй и очаруй здѣсь спящихъ!
По прежнему, проснувшись, ты гляди
Своими глупыми глазами!
Ну, музыка, играй!
Моя царица,
Возьмемся за руки съ тобой и землю
Подъ спящими заставимъ трепетать.
Теперь опять мы въ дружбѣ. Завтра въ полночь
Торжественно мы будемъ танцовать
У герцога Тезея въ пышномъ замкѣ—
И мы его наполнимъ мирнымъ счастьемъ.
Любовниковъ двѣ вѣрныя четы
Тамъ женятся съ Тезеемъ въ то же время
И будутъ всѣ счастливы и довольны.
Властитель, скоро разсвѣтетъ:
Ужъ, рѣя, жавронокъ поетъ!
Мы вслѣдъ за ночью полетимъ,
Среди священной тишины,
Быстрѣй блуждающей луны.
Летѣть съ тобой готова я;
Ты жъ мнѣ разскажешь, какъ случилось,
Что ночью здѣсь уснула я
И вдругъ средь смертныхъ очутилась.
Одинъ изъ васъ пусть сходитъ отыскать
Лѣсничаго. Теперь обряды наши
Окончены. Но такъ какъ мы еще
Въ началѣ дня, то милая моя
Моихъ собакъ музыку будетъ слышать.
Спустите ихъ всѣхъ къ западной равнинѣ.
Скорѣе! Я сказалъ, чтобы нашли
Лѣсничаго. А мы съ тобой, царица
Прекрасная, пойдемъ на эту гору
И будемъ тамъ свободнѣе внимать
Чудесному смѣшенью голосовъ
Моихъ собакъ и эха.
Помню я,
При мнѣ однажды Геркулесъ и Кадмъ
Спартанскими собаками травили
Медвѣдя въ Критскомъ лѣсѣ. Никогда
Пріятнѣе я звуковъ не слыхала.
Повѣришь ли, не только что кусты,
Но небеса, окрестности, ручьи
Звучали всѣ единымъ, общимъ крикомъ.
Да, никогда не слыхивала я
Такого музыкальнаго разлада,
Такого усладительнаго шума!
Но и мои къ спартанской же породѣ
Принадлежатъ: и у моихъ собакъ
Большая пасть и шерсти цвѣтъ песочный;
На головахъ ихъ уши такъ висятъ,
Что ими даже утреннюю росу
Онѣ сметаютъ; выгнуты ихъ ноги,
Подгрудки же у нихъ, какъ у быковъ
Ѳессаліи. И если на угонку
Онѣ не такъ-то быстры, ужъ зато
Имъ голоса подобраны другъ къ другу,
Какъ колокольчики. О, никогда
Въ Ѳессаліи, иль въ Спартѣ, иль на Критѣ
Охотничьи рога не возбуждали
Собой собакъ, столь сильно сладкозвучныхъ
Суди сама, когда услышишь ихъ.
Но, тише! Тс! Что это здѣсь за нимфы?
Мой государь, да это дочь моя,
А здѣсь лежитъ Лизандеръ; вотъ Деметрій,
А съ ними и Елена, дочь Недара.
Я удивленъ, что нахожу ихъ здѣсь
Всѣхъ вмѣстѣ.
Да, они такъ рано встали,
Чтобъ майскіе обряды совершить.
Услышавъ о намѣреніи нашемъ,
Они пришли сюда, чтобъ съ нами вмѣстѣ
Здѣсь праздновать. Скажи-ка мнѣ Егей,
Не нынче ли срокъ Герміи назначенъ?
Дай свой отвѣтъ.
Такъ точно, государь.
Поди, скажи, чтобъ звуками роговъ
Охотники ихъ тотчасъ разбудили.
А, здравствуйте, друзья! ночь Валентина
Уже прошла; а вы, лѣсныя птички,
Лишь начали, никакъ, слетаться вмѣстѣ?
Простите, государь!
Прошу всѣхъ встать.
Я знаю, что соперники вы двое:
Откуда же согласіе такое
Между двумя врагами? Отчего
Такъ ненависть отъ страха далека,
Что съ ненавистью спитъ и не боится,
Что духъ вражды надъ ними?
Государь!
Я нахожусь въ какомъ-то полуснѣ
И отвѣчать вамъ буду съ удивленьемъ.
Но я клянусь, что не могу сказать вамъ
Съ подробностью, какъ я попалъ сюда.
Какъ кажется—желалъ бы вамъ сказать
Всю истину—теперь припоминаю,
Какъ это все случилось… точно такъ!
Я съ Герміей пришелъ сюда: хотѣли
Мы изъ Аѳинъ бѣжать, чтобъ скрыть себя
Отъ строгости аѳинскаго закона.
Довольно, о, довольно! Государь,
Вы слышали довольно. Я зову
Законъ, законъ на головы виновныхъ.
Они бѣжать хотѣли. О, Деметрій,
Они чрезъ то хотѣли насъ лишить:
Тебя—жены, меня—законной воли
Женить тебя на дочери моей!
Мой государь, прекрасная Елена
Открыла мнѣ намѣреніе ихъ
Бѣжать и здѣсь пока въ лѣсу укрыться.
Я, въ бѣшенствѣ, послѣдовалъ за ними;
Прекрасную жъ Елену повлекла
За мной любовь. Но, добрый государь,
Не знаю я, какой чудесной силой—
А сила здѣсь какая-то была—
Вдругъ къ Герміи любовь моя исчезла,
Растаяла внезапно, будто снѣгъ—
И я теперь о ней припоминаю,
Какъ о пустой игрушкѣ, о которой
Безумствовалъ я въ дѣтствѣ. Вся любовь
И все, что есть святого въ этомъ сердцѣ,
Принадлежитъ теперь одной Еленѣ;
Она одна—предметъ и радость глазъ!
Съ ней, государь, я сговоренъ былъ прежде,
Чѣмъ увидалъ я Гермію; потомъ,
Какъ будто бы въ болѣзни, эта пища
Мнѣ сдѣлалась несносною; теперь же
Я, какъ больной въ своемъ выздоровленьи,
Вновь получилъ естественный мой вкусъ.
Теперь ее люблю, ее ищу,
Теперь о ней вздыхаю и хочу
Я вѣрнымъ ей остаться до могилы!
Прекрасныя четы, я счастливъ,
Что встрѣтилъ васъ. Но послѣ обо всемъ
Разскажете вы намъ. Тебѣ, Егей,
Придется подчиниться нашей волѣ.
Пусть съ нами вмѣстѣ эти двѣ четы
Въ одномъ навѣкъ соединятся храмѣ.
Но утро ужъ почти прошло, и мы
Намѣренье охотиться отложимъ.
Отправимся въ Аѳины. Три и три!
О, праздникъ нашъ великолѣпенъ будетъ!
Пойдемъ же, Ипполита!
Это все
Мнѣ кажется столь блѣднымъ и неяснымъ,
Какъ абрисъ горъ, столь сходныхъ съ облаками.
Мнѣ кажется, что я на все смотрю
Раздѣльными глазами: предо мною
Двоится все.
Я то же ощущаю:
Мнѣ кажется, что будто я нашла
Деметрія, какъ камень дорогой,
Который мой, а вмѣстѣ и не мой!
Я думаю, что мы всѣ спимъ и бредимъ.
Но не былъ ли здѣсь герцогъ? За собой
Онъ намъ итти не приказалъ ли?
Да,
И мой отецъ былъ съ нимъ.
Картина извѣстнаго англо-швейцарскаго живописца Фюсли (Johan Heinrich Füsli, у англичанъ — Fuscli, 1742—1825). (Большая Бойделевская Галлерея).
И Ипполита.
Онъ намъ велѣлъ итти за нимъ во храмъ.
Такъ, стало, мы не спимъ! Итакъ пойдемте За герцогомъ скорѣе и разскажемъ Дорогою другъ другу наши сны (Уходятъ).
Основа (просыпаясь). Когда придетъ моя очередь, позовите меня — и я буду отвѣчать. Мнѣ надо говорить тотчасъ послѣ этихъ словъ: „мой прекраснѣйшій Пирамъ!“ Эй! го-го! Питеръ Пигва! Флейта — продавецъ раздувальныхъ мѣховъ! Рыло — мѣдникъ! Выдра! Господи помилуй! они всѣ улизнули и оставили меня спящимъ. Я видѣлъ престранный сонъ. Я видѣлъ сонъ… не достанетъ человѣческаго ума, чтобъ разсказать, какой это былъ сонъ. Оселъ тотъ человѣкъ, который пустится объяснять этотъ сонъ. Мнѣ казалось, что я былъ… Ни одинъ человѣкъ не можетъ сказать, что мнѣ казалось! Мнѣ казалось, что я былъ… мнѣ казалось, что я имѣлъ… но былъ бы пестрымъ шутомъ тотъ человѣкъ, который бы осмѣлился сказать, что мнѣ казалось! Глазъ человѣческій не слыхалъ, ухо человѣческое не видало, рука человѣческая неспособна вкусить, языкъ человѣческій неспособенъ понять, а сердце человѣческое неспособно выразить, что такое былъ мой сонъ! Я попрошу Питера Пигву написать балладу изъ этого сна. Эту балладу назовутъ „Сномъ Основы“, потому что въ этомъ снѣ нѣтъ никакой основы. Я пропою эту балладу передъ герцогомъ, въ самомъ концѣ пьесы. Можетъ быть, чтобы придать ей болѣе пріятности, я пропою ее тотчасъ послѣ смерти Ѳисби. (Уходитъ).
Пигва. Послали ли въ домъ Основы? воротился ли онъ домой?
Выдра. О немъ нѣтъ и слуху. Безъ сомнѣнія, онъ околдованъ.
Флейта. Если онъ не воротится, то наша пьеса пропала. Безъ него она не можетъ итти — не правда ли?
Пигва. Невозможно! Кромѣ него у васъ нѣтъ во всѣхъ Аѳинахъ человѣка, который былъ бы способенъ взять на себя роль Пирама.
Флейта. Нѣтъ; онъ, просто на просто, самый сильный умъ изъ всѣхъ аѳинскихъ мастеровыхъ.
Пигва. Да — и вмѣстѣ самый красивый мужчина. Онъ истинный любовникъ по своему пріятному голосу.
Флейта. Вы бы должны были сказать: истинный образчикъ совершенства. Любовникъ! Боже насъ упаси! Это самая ничтожная вещь!
Буравъ. Господа, герцогъ возвращается изъ храма: тамъ же обвѣнчаны два или три кавалера, двѣ или три дамы. Если наша пьеса пойдетъ, наше счастье у насъ въ рукахъ!
Флейта. О, мой любезный крикунъ-Основа! это навсегда лишаетъ тебя шести пенсовъ въ день. Онъ непремѣнно получилъ бы шесть пенсовъ въ день. Я хочу быть повѣшенъ, если бы герцогъ не назначилъ ему по шести пенсовъ въ день за то, что онъ сыгралъ роль Пирама — и онъ бы заслужилъ ихъ. Шесть пенсовъ въ день за Пирама или ничего!
Основа. Гдѣ они, мои молодчики? гдѣ они, мои милые?
Пигва. Основа! О торжественнѣйшій день! о счастливѣйшій часъ!
Основа. Господа, я могу разсказать вамъ чудеса, но не спрашивайте у меня, какія чудеса, потому что если я вамъ разскажу, то я не буду истинный аѳинянинъ. Я разскажу вамъ все точь-въ-точь, какъ случилось.
Пигва. Говори, говори, любезный Основа.
Основа. Ни слова обо мнѣ. Все, что я скажу вамъ теперь, это — что герцогъ откушалъ. Надѣвайте ваши костюмы, привяжите хорошіе снурки къ вашимъ бородамъ и новыя ленты къ вашимъ башмакамъ. Сейчасъ отправляйтесь во дворецъ. Пусть всякій заглянетъ хорошенько въ свою роль, ибо — коротко и ясно — наша пьеса будетъ представлена. Пусть Ѳисби, на всякій случай, надѣнетъ чистое бѣлье; да не позволяйте тому, кто долженъ представлять льва, грызть свои ногти; пусть онъ выставитъ ихъ, какъ львиные когти! Да еще, возлюбленные актеры, не кушайте луку или чесноку, потому что дыханіе наше должно быть пріятно. Я не сомнѣваюсь, что мы услышимъ похвалы нашей комедіи. Ни слова болѣе. Отправляемся! Маршъ! (Всѣ уходятъ).