| То мертвецы надъ жизнію смѣялись!.... |
| (Неизвестный) |
Ночь была ни темна ни свѣтла, однакожъ предметы различать было можно. Осень похитила всю роскошь у лѣта: обобрала листья съ деревъ, зажелтила луга, обнажила нивы. Я скитался, унылый какъ природа, по полямъ, по оврагамъ. Вѣтеръ взвѣвалъ полы и воротникъ моего плаща, дулъ мнѣ въ спину и кричалъ по щелямъ и въ пустошахъ деревъ, отчаянно, какъ человѣкъ, котораго губятъ въ пустынѣ.
Вдругъ очутился я гдѣ-то. Кресты, могилы, близость храма — показывали кладбище. Я уже былъ въ оградѣ церковной! Но не пѣніе храмовое, какой-то другой шумъ раздавался вокругъ меня. Стою, вслушиваюсь.... это смѣхъ, и какой! рѣзкій, ужасающій хохотъ! Большое общество разговаривало гдѣ-то и смѣялось, хлопая, или лучше сказать, производя трескъ, не знаю чѣмъ, подобный звуку Испанскихъ кастаньетовъ. Я былъ въ недоумѣніи. Но вотъ рисуется что-то въ воздухѣ: почтенное, ласковое лице, длинная сѣдая, борода, однимъ словомъ; Старецъ! Онъ подходилъ ко мнѣ: Не бойся, живой!« говорилъ онъ: »То мертвецы надъ жизнію смѣются!«.... Я не понимаю твоихъ словъ, сказалъ я ласковому старику. »А вотъ увидишь, пойдемъ!« Тутъ помазалъ онъ мнѣ глаза какимъ-то составомъ и.... я увидѣлъ! Общества мертвецовъ, вышедшихъ изъ могілъ, сидѣли дружелюбно кружками, въ нѣсколькихъ мѣстахъ. Каждый былъ оставъ, собраніе костей безъ тѣла! Ихъ лысыя головы кивали на позвонкахъ былыхъ шей и костяныя руки хлопали. Улыбка не могли являться на устахъ безтѣлыхъ, но рѣзкій, какъ свистъ, и пронзительный хохотъ выходилъ изъ отверстій, по большой части, беззубыхъ. Что они дѣлаюітъ? спросилъ я. »Это бѣдные горемыки, которымъ на землѣ ни въ чемъ не было удачи. Здѣсь въ день земнаго рожденія каждаго, имъ дозволено сбираться у могилы того, чей праздникъ. При такихъ случаяхъ разказываетъ онъ гостямъ свою земную жизнь, ся превратности, неудачи; свои завѣтныя мечты, несбывшіяся надежды и, когда оканчивается повѣсть, всѣ восклицаютъ: »Такъ это-то жизнь!« и тутъ начинается хохотъ и хлопанье костяными руками. Этой невинною потѣхою они метятъ жизни за ея неустойки въ договорѣ о счастіи. Такъ они пребываютъ здѣсь, не довольно грѣшные, чтобъ погрузиться въ адъ, недовольно праведные, чтобъ воспарить въ небо. Но есть въ году одинъ день, во днѣ одинъ часъ, въ часѣ одна минута и въ минутѣ одно незамѣтное мгновеніе, когда слетаетъ Ангелъ Божій съ яркимъ свѣтильникомъ въ рукахъ. Онъ зажигаетъ его на солнцѣ правды и, принося долу, открываетъ несчастнымъ истину, говоритъ одно тайное слово, и несчастливые горько рыдаютъ, получая неутолимую жажду къ высшему бытію. Тотъ, къ комъ жажда сія усиливается, болѣе другихъ, возносится вверхъ, остальные, съ отлетомъ Ангела, погружаются опять въ прежнее свое безуміе.« Старикъ умолкъ. Въ это время проходило прелестное существо — красавица! казалось — при ея приближеніи, мѣсяцъ прорѣзался сквозь густое облако и звѣзды, какъ птицы, стадами спорхнули со всѣхъ семи небесъ на видимый горизонтъ. Это была дѣвица цвѣтущихъ лѣтъ, очаровательной наружности, одѣтая въ волнистую, голубую одежду, какъ будто изъ полосы неба выкроенную; она несла вь рукахъ золотой сосудъ, покрытый платомъ, цвѣта утренней зари и опутанный вязью изъ розъ свѣжихъ, еще не распустившихся. Она шла медленно, съ необыкновенною пріятностью, и ласково на всѣ стороны разкланивалась. Это сама Жизнь!« сказалъ мнѣ старецъ. Путница поклонилась и обществу костяныхъ собесѣдниковъ. Казалось, она предлагала и имъ дары свои. Но лишь только одинъ изъ круга произнесъ: »Это Жизнь!« — какъ всѣ начали хохотать н хлопать: »Иди, иди, смазливая обманщица! обольщай міръ и глупыхъ съ теплою кровью! мы тебя знаемъ!« — Я не могъ долѣе сносить сего отвратительнаго явленія и пошелъ домой. Встрѣчные прохожіе останавливались съ какимъ-то чувствомъ страха н любопытства и слушали на кладбищѣ непонятный для нихъ шумъ. Они приписывали его движенію вѣтра въ церковныхъ погребахъ, или крику совъ и филиновъ. Но я зналъ, что тамъ было: »то мертвецы надъ жизнію смѣялись!« Такъ сказалъ я самъ себѣ — и пробудился! —