Русская стихотворная пародия (XVIII-начало XX в.)
Библиотека Поэта. Большая серия
Л., «Советский Писатель», 1960
ЭПИГРАММА[править]
Шалун, Гораций наших лет,
О милый баловень досуга!
Ты позабыл поэта-друга,
Душемутительный поэт.
О <Баратынский>! Ты поэт,
И я поэт, мы все поэты.
Ты среди волн туманной Леты
Не утонул, поэт-атлет!
<Н. А. Полевой>
<1830>
Эпиграмма («Шалун, Гораций наших лет…»). Впервые — МТ, 1830, № 1, стр. 95, в рецензии Н. А. Полевого на «Пиитическую игрушку». Полевой Николай Алексеевич (1796—1846) — журналист, писатель и историк, редактор прогрессивного журнала «Московский телеграф» (1825—1834), закрытого после отрицательной рецензии на монархическую пьесу Кукольника «Рука всевышнего отечество спасла». Вскоре после разгрома журнала внутренне сломленный Полевой перешел в лагерь реакции. О нем см. вступ. статью, стр. 45—50. Пародия на жанр дружеской эпиграммы. Один из первых выпадов Полевого против романтической поэзии. В своей рецензии Полевой предлагает автору «Пиитической игрушки» распространить свое изобретение и на романтизм. «Романтизм может ему предоставить не менее потехи. Разве более лада в удалых посланиях, туманных элегиях, разрывчатых отрывках, какими душат нас теперь во имя романтизма? Советуем г. М. увеличить свою „Пиитическую игрушку“, составить отделы для идиллий, элегий, отрывков, разбойничьих песен, баллад: дело нетрудное!» Далее как образчик разборного произведения новой школы приводится эпиграмма: «Шалун, Гораций наших лет…». «Можно перестановить все строчки, на место точек вставить имя собственное, и смысла не прибудет, не убудет, то есть, как его не было, так и не будет никакого». Приведены и примеры перестановок:
1[править]
Шалун, Гораций наших лет!
Иль среди волн туманной Леты
Ты утонул, как все поэты,
Душемутительный поэт?
2[править]
Среди беспечного досуга,
О милый баловень — поэт!
Ты позабыл поэта-друга,
Душемучительный атлет.
Хотя пародийная эпиграмма несомненно направлена против Баратынского, ввиду ее общего характера, помещаем ее в числе жанровых и стилевых пародий. Интересно отметить, что впоследствии В. С. Курочкин, по-видимому, воспользовался этой «разборной эпиграммой», пародируя жанр «дружеского послания» («Поручение в Ревель» Вяземского, 1833) в небольшой сценке встречи на парижском бульваре гр. В. А. Соллогуба и кн. П. А. Вяземского (И, 1862, № 40, в фельетоне «В гостях и дома»):
О поэт! Ты атлет. Врат Гомеру родной…
Душемутительный поэт — выражение Баратынского в стихотворении «Подражателям» («Московский вестник», 1830, № 1), направленном против эпигонов романтической поэзии. Гораций — см. примеч. к пародии «Союз поэтов», стр. 699.
ХЛОЕ[править]
<МАДРИГАЛ ПОЭТА МЫСЛИНСКОГО>[править]
О Хлоя милая! зачем желать венцов,
И славы, и побед, слезами окропленных?
Нет! я не приведу к стопам твоим рабов,
Не приведу к тебе героев, мной плененных:
Тобою побежден, тобой плененный сам,
Я тихую мою и счастливую долю
За блеск, и почести, и славу не отдам
И воле предпочту блаженную неволю!
<Н. А. Полевой>
<1831>
Хлое. Впервые — МТ, 1831, № 6, НЖ, стр. 102, в сцене Н. А. Полевого «Три дня в двадцати годах». Мадригал читает поэт Мыслинский.
<МОНОЛОГ ИЗ ТРАГЕДИИ МЫСЛИНСКОГО «АРТАКСЕРКС»[править]
И ты помыслить мог, что смелою душой,
Тиран! я преклонюсь, робея пред тобой?
Что, трепеща угроз, что, устрашаясь смерти,
Я славу и любовь в душе возмог бы стерти?
Нет, нет! скорей падет во прах моя глава,
Чем душу устрашат твои, злодей, слова!
Могила славная — славнее, чем корона,
Подобная твоей. И чести и закона
Рушитель, хищник, враг и бога и людей,
Внимай упрек моих бестрепетных речей.
Меня, на смерть тобой, на гибель обреченна,
Со славой вознесет пространная вселенна;
А ты, на троне раб страстей и тяжких дум,
Исчезнешь так, как ветр Аравии самум,
В пустынях гибелью полет свой означая
И память о себе проклятьем оставляя…
<Н. А. Полевой>
<1831>
<Монолог из трагедии Мыслинского «Артаксеркс»>. Впервые — там же, стр. 103. Монолог читает поэт Мыслинский в той же сцене (см. выше).
ОДА НА СВИРЕПСТВОВАВШУЮ В МОСКВЕ БОЛЕЗНЬ, ХОЛЕРУ[править]
От стран Гангеса отдаленных,
От дальних Индии морей,
Горящим Югом возмущенных,
Явилась — бич, гроза людей…
(и так далее —102 строфы)
<Н. А. Полевой>
<1831>
Ода на свирепствовавшую в Москве болезнь, Холеру. Впервые — МТ, 1831, № 17, НЖ, стр. 295, в очерке Н. А. Полевого «Беседа у старого литератора, или Устарела старина!». Печ. по изд. «Новый живописец», ч. 4, М., 1832, стр. 186. Оду читает престарелый «лирик» Карп Григорьевич в доказательство того, что «и в наши времена есть последователи истинной поэзии, т. е. изящной, классической». Возможно, имеется в виду Д. И. Хвостов. Гангес — Ганг.
ЭПИГРАММА[править]
Корчи харю философа,
Сухопарый критик мой!
Я молчу — в ответ ни слова;
Но разделаюсь с тобой!
С длинноухими ослами
Нас дубина разочтет,
И с тобою не стихами —
Палкой кончу я расчет!
<Н. А. Полевой>
<1831>
Эпиграмма («Корчи харю философа…»). Впервые — МТ, 1831, № 21, НЖ, стр. 350, в очерке Н. А. Полевого «Беседа у молодого литератора, или Старым бредит новизна». Печ. по изд. «Новый живописец», ч. 4. М., 1832, стр. 192. Пародируется жанр поэтического экспромта. Возможно, намек на Баратынского. Эпиграмму читает поэт Талантин.
ВОСПОМИНАНИЯ[править]
Безумства юного бескрылые желанья,
Мечта минувшего, тяжелый думы след,
Мои бывалые, живые бушеванья,
Страстей и призраков давно заглохший цвет,
Обман надежд моих, и славы обольщенья,
Любви, вина и слез живые наслажденья, —
Вас нет, давно вас нет!
<Н. А. Полевой>
<1832>
Воспоминания («Безумства юного бескрылые желанья…»). Впервые — МТ, 1832, № 5, «Камер-обскура», стр. 96, в очерке Н. А. Полевого «Общество беззубых литераторов». Печ. по изд. — «Новый живописец», ч. 6. M., 1832, стр. 97. Стихи произносит Грошевиков — молодой сотрудник «Общества».
Вот сердца горестных замет,
Ума холодных наблюдений,
Незрелых и увядших лет,
Бессонниц, легких вдохновений
Небрежный плод. Моих забав,
Простонародных, идеальных,
Полусмешных, полупечальных —
Прими собранье пестрых глав,
Ну! так и быть — рукой пристрастной,
Высоких дум и простоты,
Поэзии живой и ясной,
Святой исполненной мечты,
Достойнее души прекрасной,
Залог достойнее тебя,
Хотел бы я тебе представить,
Вниманье дружбы возлюбя,
Не мысля гордый свет забавить…
<Н. А. Полевой>
<1831>
«Вот сердца горестных замет…» Впервые — МТ, 1831, № 21, НЖ, стр. 352—353, в очерке Н. А. Полевого «Беседа у молодого литератора». Печ. по изд. — «Новый живописец общества и литературы», ч. 4, М., 1832, стр. 195. Составлено из стихов «Посвящения П. А. Плетневу» в «Евгении Онегине». Стихотворение читает литератор Эпитетин в доказательство того, что «никогда поэзия русская не восходила на такую высокую ступень». В ответ слышатся голоса: «Это Пушкин, Пушкин! Соловей, чудо! Что Байрон перед ним!» Талантин: «Да ты прочитал стихи его задом наперед». Эпитетин: «Как? Ах! в самом деле». Ксенофонт Полевой наивно объяснял появление пародии Н. А. Полевого стремлением требовать от Пушкина «больше, нежели от какого-нибудь рядового писателя». «Он доказывал даже слабость его стихов, не находя в них связи, и для примера предлагал читать некоторые отрывки их с конца к началу, причем смысл почти не изменялся». За это будто бы Пушкин и «пылал гневом против него» (ПМ, стр. 305).
ПОЭТ[править]
(ПОСВЯЩЕНО Ф. Ф. МОТЫЛЬКОВУ)[править]
«Самовластительный губитель
Забав и доблестей своих,
То добрый гений, то мучитель,
Мертвец средь радостей земных
И гость веселый на кладбище,
Поэт! скажи мне: где жилище,
Где дом твой, дивный чародей?
Небрежной лирою своей
Ты нас то мучишь, то терзаешь,
То радуешь, то веселишь;
К ногам порока упадаешь,
Добро презрением даришь;
То над неопытною девой,
Как старый грешник, шутишь ты
И тратишь дикие мечты.
Скажи: зачем твои сомненья,
Твои безумные волненья,
Зачем в тебе порок и зло
Блестящим даром облекло
Судьбы счастливой заблужденье?
Зачем к тебе, сует дитя,
Вползли, взгнездилися пороки:
Лжи, лести, низости уроки
Ты проповедуешь шутя?
С твоим божественным искусством,
Зачем, презренной славы льстец,
Зачем предательским ты чувством
Мрачишь лавровый свой венец?»
Так говорила чернь слепая,
Поэту дивному внимая.
Он горделиво посмотрел
На вопль и клики черни дикой;
Не дорожа ее уликой,
Как юный, бодрственный орел,
Ударил в струны золотые,
С земли далеко улетел,
В передней у вельможи сел
И песни дивные, живые
В восторге радости запел.
Бессмыслов <Н. А. Полевой>
СПб., 1832
Поэт. Впервые — МТ, 1832, «Камер-обскура», № 8, «„Трудолюбивый муравей“. Историко-политическо-литературная газета, издаваемая в городе N. N. Яковом Ротозеевым и Фомою Низкопоклониным», стр. 153—154. Пародия на стихотворение А. С. Пушкина «Чернь» («Московский вестник», 1829, № 1). Появлению пародии предшествовали резкие выпады Полевого против стихотворения Пушкина «К вельможе» (обращенного к князю Н. Б. Юсупову), напечатанного в ЛГ (1830, № 30). В фельетоне «Утро в кабинете знатного барина» (МТ, 1830, № 10) Полевой допустил грубый выпад против Пушкина. Секретарь князя Беззубова подносит ему «листок печатный» со стихами, где восхваляется князь, который «умеет наслаждаться жизнью, покровительствует искусствам, ездил в какую-то землю только затем, чтобы взглянуть на хорошеньких женщин, пил кофе с Вольтером и играл в шашки с каким-то Бомарше». Князь велит пригласить стихотворца к столу, однако наказывает «не слишком вежливо обходиться с ним», так как «эти люди забывчивы». После запрещения цензурою перепечатки этого фельетона в отдельном издании «Нового живописца» Полевой повторяет свой выпад в конце пародии на «Чернь».
К ВЕСНЕ[править]
Опять лазурными лучами
Взошло на вешний небосклон,
Опять привычными мечтами
Тобой рассеян зимний сон,
Природы баловень могучий,
Любовник осени пахучей,
Жених весны, зимы супруг
И лета благодатный друг!
Нет, нет! не развевай унынья,
Не грей чела, и не лови
В глазах обманчивой любви
Моей слезы……
Убитый роком, я отныне
Посхимлен горестью навек —
Моя судьба судьбе упрек,
Упрек безжалостной судьбине…
Надежды свет мне не златит
Бывалой прелестью долины,
Не золотит весны картины
И солнцем счастья не горит…
Я — мертвеца живого вид,
Пугаю всех моей мечтою,
Расстался с девой неземною
И погубил свой идеал!
Подай мне тяжкий свой фиал,
Моя знакомая, приветом
Меня мирившая со светом
И с благодатью тяжких мук,
Ты исцели мне мой недуг,
Ты, мой сопутник неизменный,
Отрада горести блаженной,
Костлявый гость моей весны!
Мой кончен пир, оточтены
Мгновенья радости живые
И сны надежды золотые!
Н. Пр … н <Н. А. Полевой>
<1832>
К весне. Впервые — МТ, 1832, «Камер-обскура», № 6, «Трудолюбивый муравей», стр. 105—106. Пародируются общие мотивы элегий Е. А. Баратынского.
РИМ[править]
Как тень седого великана
В могильном саване, как дым
Под ледяной корой волкана,
Так ты, великий, дивный Рим,
Времен минувших оклик дикий,
Костьми бессмертных помощен,
Как твой пустынный Пантеон,
Стоит в развалинах великий!
Не говори, не повторяй
Твоих заветов и преданий,
Не возбуждай воспоминаний,
Души поэта не смущай!
Пускай бессмертного могила
Не произносит мелких слов,
Пока тебе язык богов,
Моей угрюмой музы сила
Упрямых, северных стихов
В завет потомку не дарила!
Молчи, красноречивый Рим…
. . . . . . . . . . . . . .
Твои развалины святые,
Твои остатки гробовые
Я оживлю моим стихом!
Как бы на Пифии треножник,
С поникшим сяду я челом
На те места, где акиф-безбожник
С огнем являлся и с мечом;
Стадами думы зароятся
В душе поэта; смело cm
Глядит на мир, когда теснятся
К нему стихи со всех сторон!
Он обнят выспренним пожаром,
Он презирает вкус и ум,
Воспламененный чудным даром,
Он дик, он смел, как бури шум!
Себе единому понятен,
Для черни смысл он потерял —
И черни глас ему невнятен,
И ей не знать, что он писал!
Картофелин <Н. А. Полевой>
Рим
1832 г. Марта 3 д.
Рим. Впервые — МТ, 1832, № 7, «Камера-обскура», стр. 129—130. Картофелин — пародийный псевдоним Степана Петровича Шевырева, поэта, критика, профессора литературы Московского университета, впоследствии принимавшего близкое участие в издании органа официальной народности — журнала «Москвитянин». Пародируются «Стансы Риму» Шевырева («Телескоп», 1831, № 2):
На лестнице торжественной веков
Ты к славе шел, о древний град свободы,
Ты путь свершил при звоне тех оков,
Которыми опутывал народы…
Заключительные стихи пародии имеют в виду «Послание к А. С. Пушкину» Шевырева (альманах «Денница», 1831), предлагающее реакционное понимание поэзии как «пророчества», непонятного другим:
Из Рима мой к тебе несется стих,
Весь трепетный, но полный чувством тайным,
Пророчеством, невнятным для других,
Но для тебя не темным, не случайным.
Здесь, как в гробу, грядущее видней;
Здесь и слепец дерзает быть пророком;
Здесь мысль, полна предания, смелей
Потьмы веков пронзает орлим оком.
МНИМАЯ ПОЭЗИЯ[править]
ХЛОЕ[править]
О, Хлоя милая! зачем желать венцов
И славы и побед, слезами окропленных?
Нет! Я не приведу к стопам твоим рабов,
Не приведу к тебе героев, мной плененных:
Тобою побежден, тобой плененный сам,
Я тихую мою и счастливую долю,
За блеск и почести, и славу не отдам,
И воле предпочту блаженную неволю!
Мыслинский. (54)
В АЛЬБОМ А. Б. В.[править]
Нет! Нет, не уверяй в бывалом!
Моя весна исчезла сном,
И сердце грустное завяло,
И память сгибла о былом!
Мои восторги сладострастья,
Моя приветная весна,
Уж не мои, и призрак счастья
Моя богиня … где она?
Холодный разум, мой губитель,
В могиле сердца склеп мечтам
Кладет безжалостный строитель.
Ему былое я отдам …
Ты памятник мечты священной
И прежних радостей моих,
Листок в Альбоме незабвенной
Будь поученьем для других!
Н. А. Полевой. (55)
В АЛЬБОМ К Д. Е. Ж.[править]
Альбом прелестен ваш — и грустным
Его охолодит стихом,
Моим напевом неискусным,
Мечтою бог знает о чем?
Но по листочку алой розы
Ползет бедняжка червячок …
Пусть и в Альбоме вашем слезы
И мой останется листок!
Н. А. Полевой. (56)
54. «Новый Живописец», ч. 3, с. 137.
55. «Моск. Телеграф», 1830, ч. 34, с. 229—230.
56. Там же, с. 231.
АПОЛОГИ[править]
Во храме жертвенник преступника скрывал.
«Как?» Правосудие вопило раздраженно.
1[править]
Стучат в окно. «Кто тут?» хозяин вопрошает.
— Я Слава. — «А с тобой?» — Порок. — "Прошу простить
«Не Слава ты: Пророк со Славой не бывает».
Кто зол, кто сплетник, тот не может славен быть.
Простой цветочек, дикой,
Нечаянно попал в один пучок с гвоздикой.
2[править]
Лавровый лист один на ветке старой был,
Забытый от других, и вдруг зашевелился;
Шел мальчик, слышит шум, сорвал и погубил.
Молчать бы листику, он лучше б сохранился.
Н. А. Полевой. (101)
101. «Новый Живописец», ч. 2, с. 194. «Апологи» И. И. Дмитриева изданы в 1826 году. Большая часть их является переводом басен Молво. "Я не забочусь о том, — писал Дмитриев в предисловии, — признают ли их баснями или апологами. Соглашаюсь даже и сам назвать их просто «нравоучительными четверостишиями».
КНИЖНАЯ ЛАВКА[править]
Сельское кладбище
Элегия
Уже бледнеет день, скрываясь за горою;
Шумящие стада толпятся над рекой,
Усталый селянин медлительной стопою
Идет, задумавшись, в шалаш спокойный свой.
Последний солнца луч сверкает за горою,
Повсюду шум глухой запоров и ключей,
Из лавок, погребов, медлительной стопою,
Идут за самовар купцы к семье своей.
Здесь мрачно!.. книг ряды прилавки отягчают
И в смертной тишине на полках предстоят,
Громады свертков, кип поллавки занимают,
И под прилавками безмолвные лежат …
Лишь изредка с высот, под потолок взнесенный,
Огромный фолиант, от смелого толчка
(Котом-отшельником, иль крысой потрясенный)
Летит — и падает измятый с высока!..
Под сводом каменным сей лавки погребенны
Романы, позести, поэм обширный ряд.
Здесь проза русская, стихи переведенны —
Забытые, в пыли сном безрассудным спят!
Журналов грозна брань, сердитые посланья,
Ни клик, ни похвалы, ни даже едкость слов,
Ни рецензента суд, награды ожиданья —
Ничто не воскресит забытых мертвецов …
О славе будущей, о похвалах мечтая,
Не будут их творцы, как милых чад, хвалить,
Число листов и вес творенья исчисляя,
Читаньем бедняков зевающих морить.
Пусть гордый Аристарх их жребий презирает,
Смеясь заброшенным на снедь червей трудам,
Пускай немногим он бессмертье обещает —
И Летскою водой кропит по чердакам.
На всех ярится смерть!.. как Ливия Декады,
Сопутница веков — так всех она пожнет,
И Тасса, и творцов Георгик, Лузияды,
Равно в гроб вечного забвения сведет!
А вы, Горацием и Буало прельщенны!
Зачем же спящих здесь спешите презирать,
Что в мрак невежества и в глупость облеченны,
Едва родясь, они стремились умирать?
Напрасно гении, как будто полубоги
Умом, по правилам бессмертны быть хотят;
Вотще бегут они от общей всем дороги —
Всемощные судьбы они не отвратят…
Ужель забвение, смягчаясь похвалою,
Омара дерзкого добычу возвратит?
Греми, Гомер!.. клянусь поэмою большою:
Лет тысяч через пять — ты будешь позабыт!
А что для вечности пять тысяч лет, иль боле —
Не все ль одно, что миг?.. Здесь в лавке все равны:
Один шед малый путь, другой прошед подоле
На полках все равно в пыли погребены!
Кто знает, может быть, вот здесь в углу таится
Прах оды громкие, способной рассмешить —
И старых книг жилец, червь тонкий шевелится
В поэме, что в пример дурачеств может быть!
Бесславным славиться в потомках отдаленных,
Сей рок, блестящий рок им не был обречен,
Увы, безвестности цепями отягченных,
Листы и переплет, мышам достались в плен
Быть может, сверток од, галиматьи образчик.
Паук в сетях своих от зорких глаз заткал;
Быть может с рыбою или с икрой приказчик,
Полтома глупостей из лавки растаскал…
Быть может новая, в стихах Телемахида,
Для скуки — золото, для вкуса — смертный враг,
Памела новая, Дейдамия, Таврида
Иль новый Миромонд погребены здесь в npaxi
Греметь на севере бессмыслия главою
И пол-отечества — заставить задремать,
Затмить и Бавия и Мевия собою
И скукой много лет читателей терзать —
Не многим рок судил!.. но, вместе с сочиненьем
Он, с их погибелью, преграды положил —
Скрывая лавки в мрак и поразив истленьем,
В провинциях вводить вкус глупый запретил.
Забывши долг родства, приличия и чести,
От дедовских стихов заставить нас зевать
И за творением, печатным в две, в три дести,
Давно умершего заставить проклинать.
Скрываясь от мирских, погибельных волнений,
Смешали в свой черед современных они,
И сонмище невежд, в восторгах наслаждений,
Читали — даже их хвалили целы дни.
И вот!.. всему конец… Здесь лавка, как могила,
Здесь тлеет переплет и проза, и стихи:
Бумага на себе чуть образ сохранила--
О! воздохнем об них: здесь Авторски грехи!
Любовь родительска их в переплет сокрыла,
Бумажкой, папкою и кожей облекла,
Златыми буквами титул изобразила,
С надеждой гордою на полки вознесла.
И кто же, написав, печатать удержался?
Кто оду, песню, баснь забвенью сам отдал?
Кто выслушать себя другим не навязался
И прозу и стихи спокойно изорвал?
Ах, нет… поэт умрет, стихов не покидая!..
На смертный одр глядит — и стопы бьет рукой.
Он уморить готов, трагедию читая,
Он вечно смел и горд, доволен сам собой!
В овощной лавке он, на проданны пудами,
Свои творения глядит одушевлен;
Печатный тащит лист, замаранный сельдями;
«Мои стихи!» кричит, восторгом вспламенен.
А вы, певцы, друзья, на чердаках сидящи!
И ваш ударит час, последний, роковой —
Мелькнет немного лет — и, будто тень, бродящий
Придет, друзья, придет дрожащею стопой.
Помещик, дворянин Зарайска иль Тамбова,
Зайдет к Ширяеву, к Заикину, к другим,
Иль спросит может быть и в лавке Глазунова:
«Чья кипа там стихов, и с именем каким?»
Увы! купец-злодей, качая головою,
Так будет сельскому пришельцу говорить:
"Прозябший вмале плод ты видишь пред собою,
Стихи умершие творцов, готовых жить.
"Мы часто видим их: толпою говорливой
Приходят к нам они, толкуют о стихах,
И только в горести беспечной, молчаливой —
Сидит обруганный журналами чудак.
"Нередко к вечеру, скитаяся за нами,
Они приходят к нам чай с ромом, с водкой пить
Продать трагедию, помучить нас стихами,
О переводе вновь романа говорить …
"Но часто — нет следов!.. День целый не явятся..
Когда ж поэт к тебе дня два не приходил,
Тогда — беда!.. его ты должен опасаться —
Он бешенством стихов два дня измучен был.
«Но слышишь шум?.. беги от встречи с чудаками!
Беги, спасай себя от прозы и стихов!
Узнают, окружат, зарежут, как ножами, —
Ты в грусти проклянешь и Феба — и певцов».
Н. А. Полевой. (114)
114. «Невский Альманах» на 1825 г., изд. Е. Аладьиным, СПБ, с. 105—112.