сознанія, что онъ поставленъ быть разсадителемъ анатомическихъ знаній, и чувство справедливости были развиты въ Груберѣ до непостижимой для насъ, русскихъ, степени. Такъ, экзаменуя ежегодно сотни лицъ (при сдачѣ препаратовъ студентами, докторантами и прикомандировывавшимися къ академіи военными врачами), онъ прогонялъ неудачниковъ до пяти разъ, не допуская лишь до шестого. Такимъ образомъ, вся его жизнь проходила въ непрерывныхъ экзаменахъ и описываніи аномалій. Въ одинъ особенно счастливый годъ онъ съ гордостью говорилъ намъ, стукнувъ кулакомъ по столу, что написалъ въ этомъ году hundertundvierzig Abhandlungen! Вирховъ сначала помѣщалъ въ своемъ журналѣ его статьи, но когда онѣ посыпались какъ дождь, отказался, и Груберъ печаталъ ихъ уже отдѣльными оттисками. Считая себя человѣкомъ, заслуживающимъ почета, онъ крайне любилъ свои юбилеи, приготовлялъ къ нимъ пламенныя рѣчи и самъ описывалъ ихъ на нѣмецкомъ языкѣ (описанія эти были, кажется, изданы Браумюллеромъ въ Вѣнѣ). Добрый въ душѣ, онъ держалъ себя очень сурово въ анатомическомъ театрѣ, отрывисто командуя своими подчиненными. Требовалъ даже, чтобы они являлись встрѣчать его на вокзалъ, когда онъ послѣ каникулъ возвращался изъ-за границы въ Петербургъ. Эти черты онъ заимствовалъ отъ своего учителя Гиртля, передъ которымъ трепеталъ въ былыя времена самъ, и вообще считалъ себя неограниченнымъ повелителемъ въ анатомическомъ театрѣ (студенты звали его выборгскимъ императоромъ). Мнѣ стоило одинъ разъ большого труда убѣдить его въ томъ, что онъ не имѣетъ права прогнать отъ себя назначеннаго къ нему начальствомъ ассистента. Вѣчно занятый своей анатоміей и аномаліями, онъ на все остальное смотрѣлъ словно вскользь и, схватывая въ окружающихъ людяхъ лишь наиболѣе выдающіяся черты, дѣлилъ ихъ на слѣдующія категоріи: alte Esel — это были всѣ прежніе старые профессора академіи, со включеніемъ, впрочемъ, въ эту категорію и одного настоящаго академика; Schweinsköpfe — всѣ недоброжелатели анатомическаго театра; Lausbuben — не нравящіеся молодые люди; gute Kerle — пріятели перваго разряда, и pfiffige Kerle — любимцы Грубера, къ которымъ онъ причислялъ Пирогова и Боткина. Первый заслужилъ
Бишоффъ. Дочка и ассистентъ полюбили другъ друга и долго боялись суровости гофрата, но наконецъ Бишоффъ рѣшился просить у него руки дочери. Разумѣется, онъ былъ прогнанъ, какъ „Lausbub“, возмечтавшій о дочери гофрата. Думали, гадали влюбленные, какъ помочь бѣдѣ, и наконецъ нашли средство. У гофрата пропала записная книжка; онъ метался нѣсколько дней какъ угорѣлый и, прозревъ наконецъ истину, сказалъ уже безъ злобы ассистенту: „ну, бери дочь и отдай мнѣ книжку“, что, конечно, и совершилось.
