одинъ глупо-ребяческій (мнѣ только что минуло 16 лѣтъ), а другой, неприглядный по выполненію, хотя и вышедшій изъ побужденій, казавшихся мнѣ хорошими.
Не знаю почему, но штатскіе учителя нѣмецкаго языка не пользовались у насъ со стороны воспитанниковъ уваженіемъ, особенно же учитель въ 3-мъ классѣ Миллеръ, не умѣвшій держать себя съ достоинствомъ и трепетавшій передъ начальствомъ. Особенно боялся онъ Великаго Князя Михаила Павловича; и разъ въ пріѣздъ послѣдняго къ намъ въ классное время, мы были свидѣтелями, какъ бѣдный Миллеръ, блѣдный и растерянный, чуть не дрожалъ отъ страха. Отсюда возникъ мой первый глупый поступокъ. Разъ какъ-то, въ часъ, когда Миллеръ учительствовалъ въ 3-мъ классѣ, въ нашемъ 2-мъ (комнаты были рядомъ) учителя не было и между 16-тилѣтними разумниками возникла мысль попугать Миллера. На сей конецъ я взялся изобразить Великаго Князя; на лицо мнѣ надѣли почему-то маску съ прорѣзами для глазъ и носа; отворили съ шумомъ и словами: «идетъ Великій Князь» дверь въ 3-й классъ, и я вошелъ туда при громкомъ смѣхѣ товарищей. На шумъ тотчасъ же прибѣжалъ дежурный офицеръ (капитанъ Немытскій), сорвалъ съ меня маску и отвелъ раба Божьяго въ карцеръ на хлѣбъ и на воду. Карцеръ у насъ былъ отвратительный — темный, отгороженный отъ такъ называемой дежурной комнаты уголъ, безъ всякой мебели и даже безъ постели. Арестанта одѣвали въ старые затасканные штаны и куртку и давали только подушку, такъ что спать приходилось на голомъ полу. Хорошо еще, что подъ дверью была щель, черезъ которую товарищи приносили заключенному съѣстное подаяніе, иначе сидѣнье въ такомъ мѣстѣ въ теченіе нѣсколькихъ дней было действительно жестокимъ наказаніемъ. Долго ли я сидѣлъ, не помню; но вышелъ оттуда уже безъ ефрейторскихъ нашивокъ — разжалованнымъ.
Теперь о другомъ дѣяніи.
Въ закрытыхъ заведеніяхъ, вслѣдствіе ежедневнаго соприкосновенія съ начальствомъ, воспитанники имѣютъ возможность подмѣчать въ начальникахъ выдающіяся черты характера, да многое могутъ и слышать о нихъ внѣ стѣнъ заведенія въ своей семьѣ или отъ знакомыхъ. Отсюда расположеніе къ однимъ и нелюбовь къ другимъ. Такъ, общимъ любимцемъ былъ добрый, шутливо повелительный полковникъ Скалонъ, приходившій на дежурство въ мундирѣ гвардейскихъ саперовъ съ бархатными отворотами. Его встречали не иначе, какъ цѣлуя въ бархатную грудь. Ротнаго командира, барона Розена, несмотря на его нѣсколько суровый видъ и неласковость, любили, уважали и знали, что онъ прямой,
