предложилъ на его мѣсто Эйнбродта, съ тѣмъ чтобы онъ былъ посланъ на казенный счетъ для усовершенствованія въ наукахъ за границу, a Ѳедоръ Ивановичъ Иноземцевъ предложилъ меня. Тогда Ник. Богд. заявилъ, будто ему доподлинно извѣстно, что я занимаюсь не физіологіей, a психологіей, и предложеніе Иноземцева было отклонено.
Въ заключеніе нельзя не вспомнить о крупныхъ московскихъ событіяхъ, имѣвшихъ мѣсто въ промежутокъ времени моего студенчества (1850—1856). Время это было особенно богато ими.
Извѣстно, что когда революціонное движеіе 48 и 49 годовъ приблизилось къ нашимъ границамъ въ Пруссіи и Австріи, императоръ Николай нашелъ нужнымъ принять экстренныя мѣры противъ проникновенія къ намъ вредныхъ идей съ запада, и одною изъ такихъ мѣръ явилось сокращеніе въ Московскомъ университетѣ (была ли эта мѣра распространена и на другіе университеты, я не знаю) числа студентовъ на всѣхъ факультетахъ, кромѣ медицинскаго, до трехсотъ. Въ 50-мъ году мѣра эта была уже въ ходу, и ректоръ университета (Альфонскій) былъ уже коронный. Позднѣе (въ какомъ году, не помню) была закрыта каѳедра философіи, на которой сидѣлъ Катковъ, и вмѣсто этого ультра-благонамѣреннаго патріота логику и психологію сталъ читать протоіерей Терновскій. Въ то же время стали ходить слухи, будто въ университетъ назначенъ какой-то полковникъ обучать студентовъ артиллеріи и фронту. Говорили даже, будто въ университетъ будутъ поставлены двѣ пушки. Нѣкоторые изъ студентовъ этимъ слухамъ, можетъ быть, и вѣрили, но большинство относилось къ нимъ иронически. Такъ, нѣкоторые изъ товарищей совѣтовали мнѣ, шутя, выступить кандидатомъ на обученіе студентовъ маршировкѣ. Могу вообразить, какое волненіе вызвали бы теперь подобные слухи и мѣры между студентами, но тогда студенчество еще не шевелилось сплоченной массой. Неудобства современнаго положенія оно, конечно, сознавало, но разговоры объ этомъ велись, такъ сказать, подъ сурдинку, въ тѣсныхъ товарищескихъ кружкахъ. У меня былъ, напр., между пріятелями полякъ Б., и мы съ нимъ нерѣдко разсуждали о современномъ положеніи вещей — я горевалъ, а онъ держался мнѣнія, что чѣмъ хуже, тѣмъ лучше.
Нa торжество столѣтняго юбилея университета (1855) попасть я не могъ, потому что былъ вольнослушателемъ и мнѣ было сказано, что являться на это торжество я могъ бы лишь въ общедворянскомъ мундирѣ, а у меня и цивильное-то платье было не изъ блестящихъ. Цѣлый годъ мнѣ пришлось, напр., прощеголять въ пальто, изъ-за цвѣта котораго меня звали у Визаровъ чижи-
