не понимаемъ, вѣтеръ уныло воетъ, на улицахъ грязь и лужи воды, 9 часовъ вечера и холодъ, холодъ, отъ котораго мы совсѣмъ закоченѣли, да и голодъ даетъ себя знать. Въ это время внезапно является ангелъ-спаситель въ лицѣ полицейскаго. Я заговорила съ нимъ по англійски, но по недоумѣвающей улыбкѣ его поняла, что въ такой глуши англійскій языкъ не смогъ еще пріобрѣсти себѣ права гражданства (впрочемъ, даже въ открытыхъ портахъ рѣдко попадаются полисмены, понимающіе этотъ всесвѣтный языкъ). Тогда я достала свой талисманъ — японскій адресъ гостинницы. Полисменъ сразу просвѣтлѣлъ, и по его рѣшительному виду я поняла, что спасеніе близко. Въ моемъ воображеніи промелькнулъ пылающій каминъ, горячій чай, и, какъ вѣнецъ всего, вкусный ужинъ и теплая постель… Дѣйствительно, очень быстро выросла откуда-то джиннерикша; полисменъ, какъ истый джентльменъ, помогъ намъ усѣсться на нее, а самъ пошелъ рядомъ; за нимъ шелъ другой полицейскій; по дорогѣ мы встрѣтили еще одну колясочку, которую я предложила моему спасителю, и мы покатили. Знаменитый отель, куда меня завелъ мой бывшій спутникъ по вагону, оказался въ городскомъ предмѣстьѣ. Миновавъ полутемные закоулки этого предмѣстья, мы очутились на самой красивой улицѣ города — Хончо-Дори, представляющей широкій, усаженный великолѣпными деревьями проспектъ, со множествомъ магазиновъ и театровъ. Всѣ эти зданія были освѣщены тысячами огней, въ видѣ керосиновыхъ лампъ, свѣчъ, фонарей. Небо совсѣмъ очистилось отъ тучъ, и полная луна холодно освѣтила городъ; вѣтеръ пронзительно завывалъ; но японцы, не обращая вниманія на холодъ, преспокойно сидѣли вокругъ хибачей въ открытыхъ настежь магазинахъ, или кейфовали въ полуоткрытыхъ чайныхъ домахъ и ресторанахъ. Оставивъ Хончо, мы долго колесили по разнымъ переулкамъ, наконецъ остановились у какого-то дома: пріѣхали. Передъ нами темныя японскія постройки, дымящіяся керосиновыя лампочки, все открыто на улицу, и холодъ, невыносимый холодъ. Полисменъ съ торжествующимъ видомъ ведетъ меня на верхъ. Останавливаемся въ узкомъ, низкомъ, полуосвѣщенномъ корридорѣ. Является японецъ, очевидно хозяинъ. Я произношу слово: „Шинагю-отель“, хозяинъ утвердительно качаетъ головой. Но гдѣ же европейская или полуевропейская комната? Гдѣ каминъ, тепло? Гдѣ можно отогрѣться? Говоритъ ли, наконецъ, кто-нибудь на какомъ-нибудь европейскомъ нарѣчіи? Никто. Мой запасъ японскихъ фразъ былъ тогда слишкомъ ничтоженъ, чтобы помочь горю. Но въ это время хозяинъ произноситъ нѣсколько словъ, изъ которыхъ я заключаю, что у него здѣсь живетъ one europe gentleman, говорящій по японски. Я прошу позвать его; джентльменъ является и объясняетъ, что это дѣйствительно тотъ самый отель, въ которомъ останавливают-
