вая королеву; и такъ, она была вѣдьмой и потому съумѣла околдовать короля и весь народъ.
Когда король пришелъ къ нему въ исповѣдальню, архіепископъ разсказалъ ему о томъ, что видѣлъ и что подозрѣвалъ; злые слова такъ и сыпались у него съ языка, а рѣзныя изображенія святыхъ качали головами, точно хотѣли сказать: „Неправда, Элиза невинна!“ Но архіепископъ перетолковалъ это по своему, говоря, что и святые свидѣтельствуютъ противъ нея, неодобрительно качая головами. Двѣ крупныя слезы покатились по щекамъ короля, сомнѣніе и отчаяніе овладѣли его сердцемъ. Ночью онъ только притворился, что спитъ, на самомъ же дѣлѣ сонъ бѣжалъ у него съ глазъ. И вотъ, онъ увидѣлъ, что Элиза встала и скрылась изъ спальни; въ слѣдующія ночи повторилось то же самое; онъ слѣдилъ за нею и видѣлъ, какъ она исчезала въ своей потаенной комнаткѣ.
Чело короля становилось все мрачнѣе и мрачнѣе; Элиза замѣчала это, но не понимала причины; сердце ея ныло отъ страха и отъ жалости къ братьямъ; на королевскій пурпуръ катились горькія слезы, блестѣвшія, какъ алмазы, а люди, видѣвшіе ея богатые уборы, желали быть на мѣстѣ королевы! Но скоро-скоро конецъ ея работѣ; недоставало всего одной рубашки, и тутъ у Элизы опять не хватило льна. Еще разъ, послѣдній разъ нужно было сходить на кладбище и нарвать нѣсколько горстей крапивы. Она съ ужасомъ подумала о пустынномъ кладбищѣ и о страшныхъ вѣдьмахъ; но рѣшимость ея спасти братьевъ была непоколебима, какъ и вѣра въ Бога.
Элиза отправилась, но король съ архіепископомъ слѣдили за ней и увидали, какъ она скрылась за кладбищенскою оградой; подойдя поближе, они увидѣли сидѣвшихъ на могильныхъ плитахъ вѣдьмъ, и король повернулъ назадъ: между этими вѣдьмами находилась, вѣдь, и та, чья голова только что покоилась на его груди!
— Пусть судитъ ее народъ!—сказалъ онъ.
И народъ присудилъ—сжечь королеву на кострѣ.
Изъ великолѣпныхъ королевскихъ покоевъ Элизу перевели въ мрачное сырое подземелье, съ желѣзными рѣшетками на окнахъ, въ которыя со свистомъ врывался вѣтеръ. Вмѣсто бархата и шелка дали бѣдняжкѣ связку набранной ею на кладбищѣ крапивы; эта жгучая связка должна была служить Элизѣ изголовьемъ, а сплетенныя ею жесткія рубашки-панцыри—
вая королеву; итак, она была ведьмой и потому сумела околдовать короля и весь народ.
Когда король пришёл к нему в исповедальню, архиепископ рассказал ему о том, что видел и что подозревал; злые слова так и сыпались у него с языка, а резные изображения святых качали головами, точно хотели сказать: «Неправда, Элиза невинна!» Но архиепископ перетолковал это по-своему, говоря, что и святые свидетельствуют против неё, неодобрительно качая головами. Две крупные слезы покатились по щекам короля, сомнение и отчаяние овладели его сердцем. Ночью он только притворился, что спит, на самом же деле сон бежал у него с глаз. И вот, он увидел, что Элиза встала и скрылась из спальни; в следующие ночи повторилось то же самое; он следил за нею и видел, как она исчезала в своей потаённой комнатке.
Чело короля становилось всё мрачнее и мрачнее; Элиза замечала это, но не понимала причины; сердце её ныло от страха и от жалости к братьям; на королевский пу́рпур катились горькие слёзы, блестевшие, как алмазы, а люди, видевшие её богатые уборы, желали быть на месте королевы! Но скоро-скоро конец её работе; недоставало всего одной рубашки, и тут у Элизы опять не хватило льна. Ещё раз, последний раз нужно было сходить на кладбище и нарвать несколько горстей крапивы. Она с ужасом подумала о пустынном кладбище и о страшных ведьмах; но решимость её спасти братьев была непоколебима, как и вера в Бога.
Элиза отправилась, но король с архиепископом следили за ней и увидали, как она скрылась за кладбищенскою оградой; подойдя поближе, они увидели сидевших на могильных плитах ведьм, и король повернул назад: между этими ведьмами находилась, ведь, и та, чья голова только что покоилась на его груди!
— Пусть судит её народ! — сказал он.
И народ присудил — сжечь королеву на костре.
Из великолепных королевских покоев Элизу перевели в мрачное сырое подземелье, с железными решётками на окнах, в которые со свистом врывался ветер. Вместо бархата и шёлка дали бедняжке связку набранной ею на кладбище крапивы; эта жгучая связка должна была служить Элизе изголовьем, а сплетённые ею жёсткие рубашки-панцири —
