старуха.—Въ старину и онъ былъ красивымъ мальчуганомъ, ну а теперь не то!
Западный вѣтеръ смотрѣлъ дикаремъ; на немъ была мягкая, толстая, предохраняющая голову отъ ударовъ и ушибовъ шапка, а въ рукахъ палица изъ краснаго дерева, срубленнаго въ американскихъ лѣсахъ,—вонъ какъ!
— Гдѣ былъ?—спросила его мать.
— Въ дѣвственныхъ лѣсахъ, гдѣ между деревьями повисли цѣлые изгороди изъ колючихъ ліанъ, а во влажной травѣ лежатъ огромныя ядовитыя змѣи, и гдѣ, кажется, нѣтъ никакой надобности въ человѣкѣ!—отвѣчалъ онъ.
— Что-жъ ты тамъ дѣлалъ?
— Смотрѣлъ, какъ низвергается со скалы большая, глубокая рѣка, какъ поднимается отъ нея къ облакамъ водяная пыль, служащая подпорой радугѣ. Смотрѣлъ, какъ переплывалъ рѣку дикій буйволъ; теченіе увлекало его съ собой, и онъ плылъ внизъ по рѣкѣ вмѣстѣ со стаей дикихъ утокъ, но тѣ вспорхнули на воздухъ передъ самымъ водопадомъ, а буйволу пришлось полетѣть головой внизъ; это мнѣ понравилось, и я сыгралъ такую бурю, что вѣковыя деревья поплыли по водѣ и превратились въ щепки.
— И это все?—спросила старуха.
— Еще я валялся по саваннамъ, гладилъ дикихъ лошадей и рвалъ кокосовые орѣхи! О, у меня много о чемъ найдется поразсказать, но не все же говорить, что знаешь. Такъ-то, старая!
И онъ такъ поцѣловалъ мать, что та чуть не опрокинулась навзничь; такой ужъ онъ былъ необузданный парень.
Затѣмъ явился Южный вѣтеръ въ чалмѣ и развѣвающемся плащѣ бедуиновъ.
— Экая у васъ тутъ стужа!—сказалъ онъ и подбросилъ въ костеръ дровъ.—Видно, что Сѣверный первымъ успѣлъ пожаловать!
— Здѣсь такая жарища, что можно изжарить бѣлаго медвѣдя!—возразилъ тотъ.
— Самъ-то ты бѣлый медвѣдь!—сказалъ Южный.
— Что, въ мѣшокъ захотѣли?—спросила старуха.—Садись-ка вотъ тутъ, на камень, да разсказывай, откуда ты.
— Изъ Африки, матушка, изъ земли кафровъ!—отвѣчалъ Южный вѣтеръ.—Охотился на львовъ съ готтентотами! Какая
старуха. — В старину и он был красивым мальчуганом, ну а теперь не то!
Западный ветер смотрел дикарём; на нём была мягкая, толстая, предохраняющая голову от ударов и ушибов шапка, а в руках палица из красного дерева, срубленного в американских лесах, — вон как!
— Где был? — спросила его мать.
— В девственных лесах, где между деревьями повисли целые изгороди из колючих лиан, а во влажной траве лежат огромные ядовитые змеи, и где, кажется, нет никакой надобности в человеке! — отвечал он.
— Что ж ты там делал?
— Смотрел, как низвергается со скалы большая, глубокая река, как поднимается от неё к облакам водяная пыль, служащая подпорой радуге. Смотрел, как переплывал реку дикий буйвол; течение увлекало его с собой, и он плыл вниз по реке вместе со стаей диких уток, но те вспорхнули на воздух перед самым водопадом, а буйволу пришлось полететь головой вниз; это мне понравилось, и я сыграл такую бурю, что вековые деревья поплыли по воде и превратились в щепки.
— И это всё? — спросила старуха.
— Ещё я валялся по саваннам, гладил диких лошадей и рвал кокосовые орехи! О, у меня много о чём найдётся порассказать, но не всё же говорить, что знаешь. Так-то, старая!
И он так поцеловал мать, что та чуть не опрокинулась навзничь; такой уж он был необузданный парень.
Затем явился Южный ветер в чалме и развевающемся плаще бедуинов.
— Экая у вас тут стужа! — сказал он и подбросил в костёр дров. — Видно, что Северный первым успел пожаловать!
— Здесь такая жарища, что можно изжарить белого медведя! — возразил тот.
— Сам-то ты белый медведь! — сказал Южный.
— Что, в мешок захотели? — спросила старуха. — Садись-ка вот тут, на камень, да рассказывай, откуда ты.
— Из Африки, матушка, из земли кафров! — отвечал Южный ветер. — Охотился на львов с готтентотами! Какая
