рукахъ въ церковь послушать проповѣдь священника. Всѣ они видѣли, что Николка пашетъ на пяти лошадяхъ, и онъ былъ очень доволенъ, пощелкивалъ кнутомъ и покрикивалъ:
— Эхъ, вы, мои лошадушки!
— Не смѣй такъ говорить! — сказалъ Николай. — У тебя, вѣдь, всего одна лошадь!
Но вотъ, опять кто-нибудь проходилъ мимо, и Николка забывалъ, что не смѣлъ говорить такъ, и опять покрикивалъ:
— Ну, вы, мои лошадушки!
— Послушай, я прошу тебя перестать! — сказалъ Николай. — Если ты скажешь это еще хоть разъ, я возьму, да хвачу твою лошадь по лбу, вотъ ей и конецъ будетъ!
— Право, я не буду больше! — сказалъ Николка, да вдругъ опять кто-то прошелъ мимо и поздоровался съ нимъ, а онъ отъ радости, что пашетъ такъ важно на цѣлыхъ пяти лошадяхъ, опять щелкнулъ кнутомъ и закричалъ:
— Ну, вы, мои лошадушки!
— Вотъ я тебѣ понукаю твоихъ лошадушекъ! — сказалъ Николай, взялъ обухъ, которымъ вколачиваютъ въ полѣ колья для привязи лошадей, и такъ хватилъ Николкину лошадь по лбу, что убилъ ее наповалъ.
— Ахъ, нѣтъ у меня теперь ни единой лошадки! — сказалъ Николка и принялся плакать.
Потомъ онъ снялъ съ лошади шкуру, высушилъ ее хорошенько, положилъ въ мѣшокъ, взвалилъ мѣшокъ на спину и пошелъ въ городъ продавать шкуру.
Идти приходилось очень далеко, черезъ большой темный лѣсъ, а какъ на грѣхъ разыгралась непогода, и Николка заблудился. Не успѣлъ онъ снова выбраться на дорогу, какъ уже совсѣмъ стемнѣло, а до города было еще далеко, да и домой назадъ не близко; до ночи ни за что было не добраться ни туда, ни сюда.
На дорогѣ какъ разъ былъ большой крестьянскій дворъ; ставни дома были уже закрыты, но сквозь нихъ свѣтился огонь.
„Вотъ тутъ я, вѣрно, найду себѣ пріютъ на ночь“, — подумалъ Николка и пошелъ стучаться.
Хозяйка отперла, узнала, что ему надо, и велѣла идти своей дорогой; мужа ея не было дома, а безъ него она не могла принимать гостей.
— Ну, придется полежать на дворѣ! — сказалъ Николка, а хозяйка заперла передъ нимъ дверь.
