— Онъ еще попадетъ туда!—сказала смерть, крѣпкій старикъ съ косой въ рукѣ и большими черными крыльями за спиной.—И онъ уляжется въ гробъ, хоть и не сейчасъ. Я лишь отмѣчу его и дамъ ему время постранствовать по бѣлу свѣту и искупить свой грѣхъ добрыми дѣлами! Потомъ я приду за нимъ въ тотъ часъ, когда онъ меньше всего будетъ ожидать меня, упрячу его въ черный гробъ, поставлю себѣ на голову и отнесу его вонъ на ту звѣзду, гдѣ тоже цвѣтетъ Райскій садъ; если онъ окажется добрымъ и благочестивымъ, онъ вступитъ туда, если же его мысли и сердце будутъ попрежнему полны грѣха, гробъ опустится съ нимъ еще глубже, чѣмъ опустился Райскій садъ. Но каждую тысячу лѣтъ буду я опять приходить за нимъ, для того, чтобы онъ могъ или погрузиться еще глубже или остаться навѣки на сіяющей небесной звѣздѣ!
— Он ещё попадёт туда! — сказала смерть, крепкий старик с косой в руке и большими чёрными крыльями за спиной. — И он уляжется в гроб, хоть и не сейчас. Я лишь отмечу его и дам ему время постранствовать по белу свету и искупить свой грех добрыми делами! Потом я приду за ним в тот час, когда он меньше всего будет ожидать меня, упрячу его в чёрный гроб, поставлю себе на голову и отнесу его вон на ту звезду, где тоже цветёт Райский сад; если он окажется добрым и благочестивым, он вступит туда, если же его мысли и сердце будут по-прежнему полны греха, гроб опустится с ним ещё глубже, чем опустился Райский сад. Но каждую тысячу лет буду я опять приходить за ним, для того, чтобы он мог или погрузиться ещё глубже или остаться навеки на сияющей небесной звезде!
Жилъ-былъ купецъ, такой богачъ, что могъ бы вымостить серебряными деньгами цѣлую улицу, да еще переулокъ въ придачу; этого, однако, онъ не дѣлалъ,—онъ зналъ, куда дѣвать деньги, и ужъ если расходовалъ скиллингъ, то наживалъ цѣлый далеръ[1]. Такъ вотъ какой былъ купецъ! Но вотъ, онъ умеръ, и всѣ денежки достались его сыну.
Весело зажилъ сынъ купца: каждую ночь—въ маскарадѣ, пускалъ змѣевъ изъ кредитныхъ бумажекъ, а круги по водѣ вмѣсто камешковъ червонцами. Не мудрено, что денежки прошли у него между пальцевъ, и подъ конецъ изъ всего наслѣдства осталось только четыре скиллинга, а изъ платья—старый халатъ да пара туфель. Друзья и знать его больше не хотѣли,—имъ, вѣдь, даже неловко было теперь показаться съ нимъ на улицѣ—но одинъ изъ нихъ, человѣкъ добрый, прислалъ ему старый сундукъ съ совѣтомъ: укладываться! Отлично; одно горе—нечего ему было укладывать; онъ взялъ, да и усѣлся въ сундукъ самъ!
А сундукъ-то былъ не простой. Стоило нажать замокъ—и
- ↑ Далеръ — серебряная датская монета, равнявшаяся 96 скиллингамъ; теперь уже вышла изъ употребленія, какъ и скиллингъ. Примѣч. перев.
Жил-был купец, такой богач, что мог бы вымостить серебряными деньгами целую улицу, да ещё переулок в придачу; этого, однако, он не делал, — он знал, куда девать деньги, и уж если расходовал скиллинг, то наживал целый далер[1]. Так вот какой был купец! Но вот, он умер, и все денежки достались его сыну.
Весело зажил сын купца: каждую ночь — в маскараде, пускал змеев из кредитных бумажек, а круги по воде вместо камешков червонцами. Не мудрено, что денежки прошли у него между пальцев, и под конец из всего наследства осталось только четыре скиллинга, а из платья — старый халат да пара туфель. Друзья и знать его больше не хотели, — им, ведь, даже неловко было теперь показаться с ним на улице — но один из них, человек добрый, прислал ему старый сундук с советом: укладываться! Отлично; одно горе — нечего ему было укладывать; он взял, да и уселся в сундук сам!
А сундук-то был не простой. Стоило нажать замок — и
