— Будетъ-ли каждый изъ васъ помнить всегда и всюду, что́ бы съ нимъ ни случилось: „братъ мой—часть меня самого; моя святыня—его святыня, мое счастье—его счастье, я долженъ жертвовать и стоять за него, какъ за самого себя“.
И мы повторили: „Да!“
Тогда она соединила наши руки, поцѣловала каждаго изъ насъ въ лобъ, и всѣ мы опять прошептали молитву. Изъ алтаря вышелъ священникъ и благословилъ насъ, а въ самомъ алтарѣ раздалось пѣніе другихъ „святѣйшихъ отцовъ“. Вѣчный братскій союзъ былъ заключенъ. Когда мы вышли изъ церкви, я увидалъ мою мать, плакавшую отъ умиленія.
Какъ стало весело въ нашей мазанкѣ у Дельфійскаго источника! Вечеромъ, наканунѣ того дня, какъ Афтанидъ долженъ былъ оставить насъ, мы задумчиво сидѣли съ нимъ на склонѣ горы. Его рука обвивала мой станъ, моя—его шею. Мы говорили о бѣдствіяхъ Греціи и о людяхъ, на которыхъ она могла бы опереться. Наши мысли и сердца были открыты другъ другу. И вотъ, я схватилъ его за руку.
— Одного еще не знаешь ты—того, что было извѣстно до сихъ поръ лишь Богу, да мнѣ! Моя душа горитъ любовью! И эта любовь сильнѣе моей любви къ матери, сильнѣе любви къ тебѣ!..
— Кого же любишь ты?—спросилъ Афтанидъ, краснѣя.
— Анастасію!—сказалъ я.
И рука друга задрожала въ моей, а лицо его покрылось смертною блѣдностью. Я замѣтилъ это и понялъ все! Я думаю, что и моя рука задрожала, когда я нагнулся къ нему, поцѣловалъ его въ лобъ и прошепталъ:
— Я еще не говорилъ ей объ этомъ! Можетъ быть, она и не любитъ меня!.. Братъ, вспомни, я видѣлъ ее ежедневно, она выросла на моихъ глазахъ и вросла въ мою душу!
— И она будетъ твоей!—сказалъ онъ.—Твоей! Я не могу и не хочу украсть ее у тебя! Я тоже люблю ее, но… завтра я уйду отсюда! Увидимся черезъ годъ, когда вы будете уже мужемъ и женою, не правда-ли?.. У меня есть кое-какія деньги—они твои! Ты долженъ взять, ты возьмешь ихъ!
Тихо поднялись мы на гору; уже свечерѣло, когда мы остановились у дверей мазанки.
Анастасія посвѣтила намъ при входѣ; матери моей не было дома. Анастасія печально посмотрѣла на Афтанида и сказала:
— Будет ли каждый из вас помнить всегда и всюду, что́ бы с ним ни случилось: «брат мой — часть меня самого; моя святыня — его святыня, моё счастье — его счастье, я должен жертвовать и стоять за него, как за самого себя».
И мы повторили: «Да!»
Тогда она соединила наши руки, поцеловала каждого из нас в лоб, и все мы опять прошептали молитву. Из алтаря вышел священник и благословил нас, а в самом алтаре раздалось пение других «святейших отцов». Вечный братский союз был заключён. Когда мы вышли из церкви, я увидал мою мать, плакавшую от умиления.
Как стало весело в нашей мазанке у Дельфийского источника! Вечером, накануне того дня, как Афтанид должен был оставить нас, мы задумчиво сидели с ним на склоне горы. Его рука обвивала мой стан, моя — его шею. Мы говорили о бедствиях Греции и о людях, на которых она могла бы опереться. Наши мысли и сердца были открыты друг другу. И вот, я схватил его за руку.
— Одного ещё не знаешь ты — того, что было известно до сих пор лишь Богу, да мне! Моя душа горит любовью! И эта любовь сильнее моей любви к матери, сильнее любви к тебе!..
— Кого же любишь ты? — спросил Афтанид, краснея.
— Анастасию! — сказал я.
И рука друга задрожала в моей, а лицо его покрылось смертною бледностью. Я заметил это и понял всё! Я думаю, что и моя рука задрожала, когда я нагнулся к нему, поцеловал его в лоб и прошептал:
— Я ещё не говорил ей об этом! Может быть, она и не любит меня!.. Брат, вспомни, я видел её ежедневно, она выросла на моих глазах и вросла в мою душу!
— И она будет твоей! — сказал он. — Твоей! Я не могу и не хочу украсть её у тебя! Я тоже люблю её, но… завтра я уйду отсюда! Увидимся через год, когда вы будете уже мужем и женою, не правда ли?.. У меня есть кое-какие деньги — они твои! Ты должен взять, ты возьмёшь их!
Тихо поднялись мы на гору; уже свечерело, когда мы остановились у дверей мазанки.
Анастасия посветила нам при входе; матери моей не было дома. Анастасия печально посмотрела на Афтанида и сказала:
