— Ты кто такой?—спросили онѣ, а утенокъ вертѣлся, раскланиваясь на всѣ стороны, какъ умѣлъ.
— Ты пребезобразный!—сказали дикія утки.—Но намъ до этого нѣтъ дѣла, только не вздумай породниться съ нами!
Бѣдняжка! Гдѣ ужъ ему было и думать объ этомъ! Лишь бы позволили ему посидѣть тутъ въ камышахъ, да попить болотной водицы.
Два дня провелъ онъ въ болотѣ, на третій явились два дикихъ гусака. Они недавно вылупились изъ яицъ и потому выступали съ большимъ форсомъ.
— Слушай, дружище!—сказали они.—Ты такой уродъ, что право нравишься намъ! Хочешь бродить съ нами и быть вольной птицей? Недалеко отсюда, въ другомъ болотѣ, живутъ премиленькія дикія гусыни-барышни. Онѣ умѣютъ говорить: „рапъ, рапъ!“ Ты такой уродъ, что—чего добраго—будешь имѣть у нихъ большой успѣхъ!
Пифъ! пафъ!—раздалось вдругъ надъ болотомъ, и оба гусака упали въ камыши мертвыми; вода окрасилась кровью. Пифъ! пафъ!—раздалось опять, и изъ камышей поднялась цѣлая стая дикихъ гусей. Пошла пальба. Охотники облегли болото со всѣхъ сторонъ; нѣкоторые изъ нихъ сидѣли въ нависшихъ надъ болотомъ вѣтвяхъ деревьевъ. Голубой дымъ облаками окутывалъ деревья и стлался надъ водой. По болоту шлепали охотничьи собаки; камышъ качался изъ стороны въ сторону. Бѣдный утенокъ былъ ни живъ, ни мертвъ отъ страха и только что хотѣлъ спрятать голову подъ крыло, какъ глядь—передъ нимъ охотничья собака съ высунутымъ языкомъ и сверкающими злыми глазами. Она приблизила къ утенку свою пасть, оскалила острые зубы и—шлепъ, шлепъ, побѣжала дальше.
— Слава Богу!—перевелъ духъ утенокъ.—Слава Богу! Я такъ безобразенъ, что даже собакѣ не хочется укусить меня!
И онъ притаился въ камышахъ; надъ головою его то и дѣло летали дробинки, раздавались выстрѣлы.
Пальба стихла только къ вечеру, но утенокъ долго еще боялся пошевелиться. Прошло еще нѣсколько часовъ, пока онъ осмѣлился встать, оглядѣться и пуститься бѣжать дальше по полямъ и лугамъ. Дулъ такой сильный вѣтеръ, что утенокъ еле-еле могъ двигаться.
Къ ночи онъ добѣжалъ до бѣдной избушки. Избушка такъ уже обветшала, что готова была упасть, да не знала на какой
— Ты кто такой? — спросили они, а утёнок вертелся, раскланиваясь на все стороны, как умел.
— Ты пребезобразный! — сказали дикие утки. — Но нам до этого нет дела, только не вздумай породниться с нами!
Бедняжка! Где уж ему было и думать об этом! Лишь бы позволили ему посидеть тут в камышах, да попить болотной водицы.
Два дня провёл он в болоте, на третий явились два диких гусака. Они недавно вылупились из яиц и потому выступали с большим форсом.
— Слушай, дружище! — сказали они. — Ты такой урод, что право нравишься нам! Хочешь бродить с нами и быть вольной птицей? Недалеко отсюда, в другом болоте, живут премиленькие дикие гусыни-барышни. Они умеют говорить: «рап, рап!» Ты такой урод, что — чего доброго — будешь иметь у них большой успех!
Пиф! паф! — раздалось вдруг над болотом, и оба гусака упали в камыши мёртвыми; вода окрасилась кровью. Пиф! паф! — раздалось опять, и из камышей поднялась целая стая диких гусей. Пошла пальба. Охотники облегли болото со всех сторон; некоторые из них сидели в нависших над болотом ветвях деревьев. Голубой дым облаками окутывал деревья и стлался над водой. По болоту шлёпали охотничьи собаки; камыш качался из стороны в сторону. Бедный утёнок был ни жив, ни мёртв от страха и только что хотел спрятать голову под крыло, как глядь — перед ним охотничья собака с высунутым языком и сверкающими злыми глазами. Она приблизила к утёнку свою пасть, оскалила острые зубы и — шлёп, шлёп, побежала дальше.
— Слава Богу! — перевёл дух утёнок. — Слава Богу! Я так безобразен, что даже собаке не хочется укусить меня!
И он притаился в камышах; над головою его то и дело летали дробинки, раздавались выстрелы.
Пальба стихла только к вечеру, но утёнок долго ещё боялся пошевелиться. Прошло ещё несколько часов, пока он осмелился встать, оглядеться и пуститься бежать дальше по полям и лугам. Дул такой сильный ветер, что утёнок еле-еле мог двигаться.
К ночи он добежал до бедной избушки. Избушка так уже обветшала, что готова была упасть, да не знала на какой