мала, даже въ то время, когда священникъ возложилъ ей на голову руки и сталъ говорить о святомъ крещеніи, о союзѣ съ Богомъ и о томъ, что она становится теперь взрослой христіанкой. Торжественные звуки церковнаго органа и мелодичное пѣніе чистыхъ дѣтскихъ голосовъ наполняли церковь, старый регентъ подтягивалъ дѣтямъ, но Каренъ думала только о своихъ красныхъ башмакахъ.
Послѣ обѣдни старая барыня узнала отъ другихъ людей, что башмаки были красные, объяснила Каренъ, какъ это гадко и неприлично, и велѣла ей ходить въ церковь всегда въ черныхъ башмакахъ, хотя бы и въ старыхъ.
Въ слѣдующее воскресенье надо было идти къ причастію. Каренъ взглянула на красные башмаки, взглянула на черные, опять на красные и—надѣла ихъ.
Погода была чудная, солнечная; Каренъ со старой барыней прошли по тропинкѣ черезъ поле; было немного пыльно.
У церковныхъ дверей стоялъ, опираясь на костыль, старый солдатъ съ длинною, странною бородой: она была скорѣе рыжая, чѣмъ сѣдая. Онъ поклонился имъ чуть не до земли и попросилъ старую барыню позволить ему смахнуть пыль съ ея башмаковъ. Каренъ тоже протянула ему свою маленькую ножку.
— Ишь, какіе славные бальные башмачки!—сказалъ солдатъ.—Сидите крѣпко, когда запляшете!
И онъ хлопнулъ рукой по подошвамъ.
Старая барыня дала солдату скиллингъ и вошла вмѣстѣ съ Каренъ въ церковь.
Всѣ люди въ церкви опять глядѣли на ея красные башмаки, всѣ портреты тоже. Каренъ преклонила колѣни передъ алтаремъ, и золотая чаша приблизилась къ ея устамъ, а она думала только о своихъ красныхъ башмакахъ,—они словно плавали передъ ней въ самой чашѣ. И Каренъ забыла пропѣть псаломъ, забыла прочесть „Отче Нашъ“.
Народъ сталъ выходить изъ церкви; старая барыня сѣла въ карету, Каренъ тоже поставила было ногу на подножку, какъ вдругъ возлѣ нея очутился старый солдатъ и сказалъ:
— Ишь, какіе славные бальные башмачки!
Каренъ не удержалась и сдѣлала нѣсколько па, а тутъ ужъ ноги ея пошли плясать сами собою, точно башмаки имѣли какую-то волшебную силу. Каренъ неслась все дальше и дальше, обогнула церковь и все не могла остановиться. Кучеру
мала, даже в то время, когда священник возложил ей на голову руки и стал говорить о святом крещении, о союзе с Богом и о том, что она становится теперь взрослой христианкой. Торжественные звуки церковного органа и мелодичное пение чистых детских голосов наполняли церковь, старый регент подтягивал детям, но Карен думала только о своих красных башмаках.
После обедни старая барыня узнала от других людей, что башмаки были красные, объяснила Карен, как это гадко и неприлично, и велела ей ходить в церковь всегда в чёрных башмаках, хотя бы и в старых.
В следующее воскресенье надо было идти к причастию. Карен взглянула на красные башмаки, взглянула на чёрные, опять на красные и — надела их.
Погода была чудная, солнечная; Карен со старой барыней прошли по тропинке через поле; было немного пыльно.
У церковных дверей стоял, опираясь на костыль, старый солдат с длинною, странною бородой: она была скорее рыжая, чем седая. Он поклонился им чуть не до земли и попросил старую барыню позволить ему смахнуть пыль с её башмаков. Карен тоже протянула ему свою маленькую ножку.
— Ишь, какие славные бальные башмачки! — сказал солдат. — Сидите крепко, когда запляшете!
И он хлопнул рукой по подошвам.
Старая барыня дала солдату скиллинг и вошла вместе с Карен в церковь.
Все люди в церкви опять глядели на её красные башмаки, все портреты тоже. Карен преклонила колени перед алтарём, и золотая чаша приблизилась к её устам, а она думала только о своих красных башмаках, — они словно плавали перед ней в самой чаше. И Карен забыла пропеть псалом, забыла прочесть «Отче Наш».
Народ стал выходить из церкви; старая барыня села в карету, Карен тоже поставила было ногу на подножку, как вдруг возле неё очутился старый солдат и сказал:
— Ишь, какие славные бальные башмачки!
Карен не удержалась и сделала несколько па, а тут уж ноги её пошли плясать сами собою, точно башмаки имели какую-то волшебную силу. Карен неслась всё дальше и дальше, обогнула церковь и всё не могла остановиться. Кучеру