точный горшокъ, и вдругъ изъ него выросъ большой, чудесный цвѣтокъ, вродѣ тюльпана, но лепестки его были еще плотно сжаты, точно у нераспустившагося бутона.
— Какой славный цвѣтокъ!—сказала женщина и поцѣловала красивые пестрые лепестки.
Вдругъ, тамъ что-то щелкнуло и цвѣтокъ распустился совсѣмъ. Это былъ точь-въ-точь тюльпанъ, но въ самой чашечкѣ сидѣла крошечная дѣвочка. Женщина назвала ее Лизой, а такъ какъ она была такая нѣжная, маленькая, всего съ вершокъ[1] ростомъ, ее и прозвали Лизокъ съ вершокъ.
Блестящая лакированная скорлупка грецкаго орѣха была ея колыбелькой, голубыя фіалки матрацомъ, а лепестокъ розы одѣяльцемъ; въ эту колыбельку ее укладывали на ночь, а днемъ она играла на столѣ. На столъ женщина поставила тарелку съ водою, а на края тарелки положила вѣнокъ изъ цвѣтовъ; длинные стебельки цвѣтовъ купались въ водѣ, у самаго же края плавалъ большой лепестокъ тюльпана. На немъ Лизокъ съ вершокъ могла переправляться съ одной стороны тарелки на другую; вмѣсто веселъ у нея были два бѣлыхъ конскихъ волоса. Все это было прелесть какъ мило! Лизокъ съ вершокъ умѣла тоже пѣть, и такого нѣжнаго, красиваго голоска никто еще не слыхивалъ!
Разъ ночью, когда она лежала въ своей колыбелькѣ, черезъ разбитое оконное стекло пролѣзла большущая жаба, мокрая, безобразная! Она вспрыгнула прямо на столъ, гдѣ спала, подъ розовымъ лепесточкомъ, Лизокъ съ вершокъ.
— Вотъ жена моему сынку!—сказала жаба, взяла орѣховую скорлупку съ дѣвочкой и выпрыгнула черезъ окно въ садъ.
Тамъ протекала большая, широкая рѣка; у самаго берега было топко и вязко; здѣсь-то, въ тинѣ, и жила жаба съ сыномъ. У! какой онъ былъ тоже гадкій, противный! Точь-въ-точь мамаша.
— Коаксъ, коаксъ, брекке-ке-кексъ!—только и могъ онъ сказать, когда увидалъ прелестную крошку въ орѣховой скорлупкѣ.
— Тише, ты! Она еще проснется, пожалуй, да убѣжитъ отъ насъ,—сказала старуха жаба:—она, вѣдь, легче лебединаго пуха! Высадимъ-ка ее посрединѣ рѣки, на широкій листъ кувшинки,—это, вѣдь, цѣлый островъ для такой крошки, оттуда она не сбѣжитъ, а мы пока разуберемъ тамъ, внизу, наше гнѣздышко.
- ↑ Вершок — старорусская единица измерения, первоначально равнялась длине основной фаланги указательного пальца. (прим. редактора Викитеки)
точный горшок, и вдруг из него вырос большой, чудесный цветок, вроде тюльпана, но лепестки его были ещё плотно сжаты, точно у нераспустившегося бутона.
— Какой славный цветок! — сказала женщина и поцеловала красивые пёстрые лепестки.
Вдруг, там что-то щёлкнуло и цветок распустился совсем. Это был точь-в-точь тюльпан, но в самой чашечке сидела крошечная девочка. Женщина назвала её Лизой, а так как она была такая нежная, маленькая, всего с вершок[1] ростом, её и прозвали Лизок с вершок.
Блестящая лакированная скорлупка грецкого ореха была её колыбелькой, голубые фиалки матрацем, а лепесток розы одеяльцем; в эту колыбельку её укладывали на ночь, а днём она играла на столе. На стол женщина поставила тарелку с водою, а на края тарелки положила венок из цветов; длинные стебельки цветов купались в воде, у самого же края плавал большой лепесток тюльпана. На нём Лизок с вершок могла переправляться с одной стороны тарелки на другую; вместо вёсел у неё были два белых конских волоса. Всё это было прелесть как мило! Лизок с вершок умела тоже петь, и такого нежного, красивого голоска никто еще не слыхивал!
Раз ночью, когда она лежала в своей колыбельке, через разбитое оконное стекло пролезла большущая жаба, мокрая, безобразная! Она вспрыгнула прямо на стол, где спала, под розовым лепесточком, Лизок с вершок.
— Вот жена моему сынку! — сказала жаба, взяла ореховую скорлупку с девочкой и выпрыгнула через окно в сад.
Там протекала большая, широкая река; у самого берега было топко и вязко; здесь-то, в тине, и жила жаба с сыном. У! какой он был тоже гадкий, противный! Точь-в-точь мамаша.
— Коакс, коакс, брекке-ке-кекс! — только и мог он сказать, когда увидал прелестную крошку в ореховой скорлупке.
— Тише, ты! Она ещё проснётся, пожалуй, да убежит от нас, — сказала старуха жаба: — она, ведь, легче лебединого пуха! Высадим-ка её посредине реки, на широкий лист кувшинки, — это, ведь, целый остров для такой крошки, оттуда она не сбежит, а мы пока разуберем там, внизу, наше гнёздышко.
