Затѣмъ мальчикъ вошелъ въ комнату съ большимъ выступомъ на улицу. Тутъ сидѣлъ самъ старичокъ-хозяинъ.
— Спасибо за оловяннаго солдатика, дружокъ!—сказалъ онъ мальчику.—И спасибо, что самъ зашелъ ко мнѣ!
„Такъ, такъ“ или, скорѣе, „кхакъ, кхакъ!“—закряхтѣла и заскрипѣла комнатная мебель. Стулья, столы и кресла просто лѣзли другъ на друга, чтобы взглянуть на мальчика, но ихъ было такъ много, что они только мѣшали одинъ другому.
На стѣнѣ висѣлъ портретъ прелестной молодой дамы съ живымъ веселымъ лицомъ, но причесаной и одѣтой по старинной модѣ: волосы ея были напудрены, а платье стояло коломъ. Она не сказала ни „такъ“, ни „кхакъ“, но ласково смотрѣла на мальчика, и онъ сейчасъ же спросилъ старика:
— Гдѣ ты ее досталъ?
— Въ лавкѣ старьевщика!—отвѣчалъ тотъ.—Тамъ много такихъ портретовъ, но никому до нихъ нѣтъ и дѣла: никто не знаетъ, съ кого они писаны,—всѣ эти лица давнымъ-давно умерли и похоронены. Вотъ и этой дамы нѣтъ на свѣтѣ лѣтъ пятьдесятъ, но я знавалъ ее въ старину.
Подъ картиной висѣлъ за стекломъ букетикъ сушеныхъ цвѣтовъ; имъ, вѣрно, тоже было лѣтъ подъ пятьдесятъ,—такія они были старые! Маятникъ большихъ старинныхъ часовъ качался взадъ и впередъ, стрѣлка, двигалась и все въ комнатѣ старѣло съ каждою минутой, само того не замѣчая.
— У насъ дома говорятъ, что ты ужасно одинокъ!—сказалъ мальчикъ.
— О! меня постоянно навѣщаютъ воспоминанія прошлаго… Они приводятъ съ собой столько знакомыхъ лицъ и образовъ!.. А теперь вотъ и ты навѣстилъ меня! Нѣтъ, мнѣ хорошо!
И старичокъ снялъ съ полки книгу съ картинками. Тутъ были цѣлыя процессіи, диковинныя кареты, которыхъ теперь ужъ не увидишь, солдаты, похожіе на трефовыхъ валетовъ, городскіе ремесленники съ развѣвающимися знаменами. У портныхъ на знаменахъ красовались ножницы, поддерживаемыя двумя львами, у сапожниковъ же не сапоги, а орелъ о двухъ головахъ; сапожники, вѣдь, дѣлаютъ все парныя вещи. Да, вотъ такъ картинки были!
Старичокъ-хозяинъ пошелъ въ другую комнату за вареньемъ, яблоками и орѣхами. Нѣтъ, въ старомъ домѣ, право, было прелесть какъ хорошо!
Затем мальчик вошёл в комнату с большим выступом на улицу. Тут сидел сам старичок-хозяин.
— Спасибо за оловянного солдатика, дружок! — сказал он мальчику. — И спасибо, что сам зашёл ко мне!
«Так, так» или, скорее, «кхак, кхак!» — закряхтела и заскрипела комнатная мебель. Стулья, столы и кресла просто лезли друг на друга, чтобы взглянуть на мальчика, но их было так много, что они только мешали один другому.
На стене висел портрет прелестной молодой дамы с живым весёлым лицом, но причёсанной и одетой по старинной моде: волосы её были напудрены, а платье стояло колом. Она не сказала ни «так», ни «кхак», но ласково смотрела на мальчика, и он сейчас же спросил старика:
— Где ты её достал?
— В лавке старьёвщика! — отвечал тот. — Там много таких портретов, но никому до них нет и дела: никто не знает, с кого они писаны, — все эти лица давным-давно умерли и похоронены. Вот и этой дамы нет на свете лет пятьдесят, но я знавал её в старину.
Под картиной висел за стеклом букетик сушёных цветов; им, верно, тоже было лет под пятьдесят, — такие они были старые! Маятник больших старинных часов качался взад и вперёд, стрелка двигалась и всё в комнате старело с каждою минутой, само того не замечая.
— У нас дома говорят, что ты ужасно одинок! — сказал мальчик.
— О! меня постоянно навещают воспоминания прошлого… Они приводят с собой столько знакомых лиц и образов!.. А теперь вот и ты навестил меня! Нет, мне хорошо!
И старичок снял с полки книгу с картинками. Тут были целые процессии, диковинные кареты, которых теперь уж не увидишь, солдаты, похожие на трефовых валетов, городские ремесленники с развевающимися знамёнами. У портных на знамёнах красовались ножницы, поддерживаемые двумя львами, у сапожников же не сапоги, а орёл о двух головах; сапожники, ведь, делают всё парные вещи. Да, вот так картинки были!
Старичок-хозяин пошёл в другую комнату за вареньем, яблоками и орехами. Нет, в старом доме, право, было прелесть как хорошо!
