читься! Теперь только я поняла, какъ слѣдуетъ, что̀ во мнѣ есть! А познать себя самое—большой шагъ впередъ. Но что же будетъ со мной потомъ? Одно я знаю—что непремѣнно двинусь впередъ! Все на свѣтѣ постоянно идетъ впередъ!
Въ одинъ прекрасный день бумагу взяли, да и сунули подъ плиту; ее рѣшили сжечь, такъ какъ ея нельзя было продать въ мелочную лавочку на обертку масла и сахару.
Дѣти обступили плиту; имъ хотѣлось посмотрѣть, какъ бумага вспыхнетъ и какъ потомъ по золѣ начнутъ перебѣгать и потухать одна за другою шаловливыя, блестящія искорки! Точь-въ-точь ребятишки бѣгутъ домой изъ школы! Послѣ всѣхъ выходитъ учитель,—это послѣдняя искра. Но иногда думаютъ, что онъ уже вышелъ—анъ нѣтъ! Онъ выходитъ еще долго-долго спустя послѣ самаго послѣдняго школьника!
И вотъ, огонь охватилъ бумагу. Какъ она вспыхнула!
— Уфъ!—сказала она и въ ту же минуту превратилась въ столбъ пламени, которое взвилось въ воздухъ такъ высоко, какъ никогда не могъ поднять своихъ голубенькихъ цвѣточныхъ головокъ ленъ, и сіяло такимъ ослѣпительнымъ блескомъ, какимъ никогда не сіялъ бѣлый холстъ. Написанныя на бумагѣ буквы въ одно мгновеніе раскалились до-красна, и всѣ слова и мысли обратились въ пламя!
— Теперь я взовьюсь прямо къ солнцу!—сказало пламя, словно тысячами голосовъ заразъ, и взвилось въ трубу. А въ воздухѣ запорхали крошечныя незримыя существа, легче, воздушнѣе пламени, изъ котораго родились. Ихъ было столько же, сколько когда-то было цвѣточковъ на льнѣ. Когда пламя погасло, они еще разъ проплясали по черной золѣ, оставляя на ней блестящіе слѣды въ видѣ золотыхъ искорокъ. Ребятишки выбѣжали изъ школы, за ними вышелъ и учитель; любо было поглядѣть на нихъ! И дѣти запѣли надъ мертвою золой:
Оглянуться не успѣешь, |
Но незримыя крошечныя существа говорили:
— Пѣсенка никогда не кончается, вотъ что самое чудесное! Мы знаемъ это и потому мы счастливѣе всѣхъ!
Но дѣти не разслышали ни одного слова, а если-бъ и разслышали—не поняли бы. Да и не надо! Не все же знать дѣтямъ!
читься! Теперь только я поняла, как следует, что́ во мне есть! А познать себя самое — большой шаг вперёд. Но что же будет со мной потом? Одно я знаю — что непременно двинусь вперёд! Всё на свете постоянно идёт вперёд!
В один прекрасный день бумагу взяли, да и сунули под плиту; её решили сжечь, так как её нельзя было продать в мелочную лавочку на обёртку масла и сахару.
Дети обступили плиту; им хотелось посмотреть, как бумага вспыхнет и как потом по золе начнут перебегать и потухать одна за другою шаловливые, блестящие искорки! Точь-в-точь ребятишки бегут домой из школы! После всех выходит учитель, — это последняя искра. Но иногда думают, что он уже вышел — ан нет! Он выходит ещё долго-долго спустя после самого последнего школьника!
И вот, огонь охватил бумагу. Как она вспыхнула!
— Уф! — сказала она и в ту же минуту превратилась в столб пламени, которое взвилось в воздух так высоко, как никогда не мог поднять своих голубеньких цветочных головок лён, и сияло таким ослепительным блеском, каким никогда не сиял белый холст. Написанные на бумаге буквы в одно мгновение раскалились докрасна, и все слова и мысли обратились в пламя!
— Теперь я взовьюсь прямо к солнцу! — сказало пламя, словно тысячами голосов зараз, и взвилось в трубу. А в воздухе запорхали крошечные незримые существа, легче, воздушнее пламени, из которого родились. Их было столько же, сколько когда-то было цветочков на льне. Когда пламя погасло, они ещё раз проплясали по чёрной золе, оставляя на ней блестящие следы в виде золотых искорок. Ребятишки выбежали из школы, за ними вышел и учитель; любо было поглядеть на них! И дети запели над мёртвою золой:
Оглянуться не успеешь, |
Но незримые крошечные существа говорили:
— Песенка никогда не кончается, вот что самое чудесное! Мы знаем это и потому мы счастливее всех!
Но дети не расслышали ни одного слова, а если б и расслышали — не поняли бы. Да и не надо! Не всё же знать детям!
