глубже!.. Да, страшно было даже слушать, тѣмъ болѣе, что пасторъ говорилъ съ такимъ искреннимъ убѣжденіемъ; всѣ бывшіе въ церкви просто трепетали отъ ужаса.
А за церковными дверями такъ весело распѣвали птички, такъ славно сіяло солнышко, и каждый цвѣточекъ какъ будто говорилъ: „Велика милость Божья къ намъ всѣмъ!“ Все это было такъ непохоже на то, о чемъ говорилъ пасторъ.
Вечеромъ, передъ тѣмъ, какъ ложиться спать, пасторъ замѣтилъ, что жена его сидитъ въ какомъ-то грустномъ раздумьи.
— Что съ тобой?—спросилъ онъ ее.
— Что со мной?—проговорила она.—Да вотъ, я все не могу хорошенько разобраться въ своихъ мысляхъ. Не могу взять въ толкъ того, что ты говорилъ сегодня утромъ… Неужели и въ самомъ дѣлѣ на свѣтѣ такъ много безбожниковъ, и всѣ они будутъ горѣть въ огнѣ вѣчно?.. Подумать только, такъ долго—вѣчно! Нѣтъ, я только слабая, грѣшная душа, какъ и всѣ, но если и у меня не хватило бы духа осудить на вѣчныя муки даже самаго злѣйшаго грѣшника, то какъ же можетъ рѣшиться на это Господь Богъ?! Онъ, вѣдь, безконечно милосердъ и знаетъ, что грѣхъ бываетъ и вольный, и невольный! Нѣтъ, что ты тамъ ни говори, а я не пойму этого никогда!
Настала осень; вся листва съ деревьевъ пооблетѣла; серьезный, суровый пасторъ сидѣлъ у постели умирающей. Благочестивая, вѣрующая душа отходила въ другой міръ. Это была жена пастора. И вотъ, очи ея смежилъ вѣчный сонъ.
— Если кого ждетъ за гробомъ вѣчный покой и милость Божія, такъ это тебя!—промолвилъ пасторъ, сложилъ умершей руки и прочелъ надъ ней молитву.
Ее схоронили; двѣ крупныя слезы скатились по щекамъ суроваго пастора. Въ пасторскомъ домѣ стало тихо, пусто,—закатилось его ясное солнышко, умерла его хозяйка.
Ночью надъ головою пастора пронеслась вдругъ холодная струя вѣтра. Онъ открылъ глаза. Комната была словно залита луннымъ свѣтомъ, хотя ночь была не лунная. Свѣтъ этотъ разливала стоявшая у постели прозрачная фигура. Пасторъ увидалъ передъ собою тѣнь своей покойной жены. Она устремила на него скорбный взглядъ и какъ будто хотѣла сказать что-то.
Пасторъ слегка приподнялся, простеръ руки къ призраку и сказалъ:
глубже!.. Да, страшно было даже слушать, тем более, что пастор говорил с таким искренним убеждением; все бывшие в церкви просто трепетали от ужаса.
А за церковными дверями так весело распевали птички, так славно сияло солнышко, и каждый цветочек как будто говорил: «Велика милость Божья к нам всем!» Всё это было так непохоже на то, о чём говорил пастор.
Вечером, перед тем, как ложиться спать, пастор заметил, что жена его сидит в каком-то грустном раздумье.
— Что с тобой? — спросил он её.
— Что со мной? — проговорила она. — Да вот, я всё не могу хорошенько разобраться в своих мыслях. Не могу взять в толк того, что ты говорил сегодня утром… Неужели и в самом деле на свете так много безбожников, и все они будут гореть в огне вечно?.. Подумать только, так долго — вечно! Нет, я только слабая, грешная душа, как и все, но если и у меня не хватило бы духа осудить на вечные муки даже самого злейшего грешника, то как же может решиться на это Господь Бог?! Он, ведь, бесконечно милосерд и знает, что грех бывает и вольный, и невольный! Нет, что ты там ни говори, а я не пойму этого никогда!
Настала осень; вся листва с деревьев пооблетела; серьёзный, суровый пастор сидел у постели умирающей. Благочестивая, верующая душа отходила в другой мир. Это была жена пастора. И вот, очи её смежил вечный сон.
— Если кого ждёт за гробом вечный покой и милость Божия, так это тебя! — промолвил пастор, сложил умершей руки и прочёл над ней молитву.
Её схоронили; две крупные слезы скатились по щекам сурового пастора. В пасторском доме стало тихо, пусто, — закатилось его ясное солнышко, умерла его хозяйка.
Ночью над головою пастора пронеслась вдруг холодная струя ветра. Он открыл глаза. Комната была словно залита лунным светом, хотя ночь была не лунная. Свет этот разливала стоявшая у постели прозрачная фигура. Пастор увидал перед собою тень своей покойной жены. Она устремила на него скорбный взгляд и как будто хотела сказать что-то.
Пастор слегка приподнялся, простёр руки к призраку и сказал:
