угощеніе! Итакъ, домовой жилъ да жилъ въ лавкѣ, и это очень поучительно.
Разъ вечеромъ изъ заднихъ дверей появился студентъ; ему понадобилось купить свѣчку и сыру; послать ему было некого, онъ и пришелъ въ лавку самъ. Получивъ отъ него плату за покупки, лавочникъ и лавочница пожелали ему „добраго вечера“, а лавочница-то была изъ такихъ женщинъ, что могли сказать и побольше, чѣмъ „добрый вечеръ“,—она отличалась даромъ краснорѣчія. Студентъ кивнулъ имъ въ отвѣтъ, продолжая читать то, что было напечатано на бумагѣ, въ которую завернули ему сыръ. Бумага оказалась листомъ, вырваннымъ изъ какой-то старой книги поэтическаго содержанія.
— У меня этого добра еще много!—сказалъ лавочникъ. Книжка досталась мнѣ отъ одной старухи за горсточку кофейныхъ зеренъ. Хотите дать восемь скиллинговъ, такъ берите всѣ остальные листы.
— Спасибо!—сказать студентъ.—Дайте мнѣ ихъ вмѣсто сыра! Я могу обойтись и однимъ хлѣбомъ съ масломъ! Грѣхъ былъ бы, если бы всю книгу изорвали въ клочки! Вы—отличный человѣкъ, практическій человѣкъ, но въ поэзіи смыслите не больше этой бочки!
Онъ выразился довольно невѣжливо, особенно по отношенію къ бочкѣ, но лавочникъ разсмѣялся, и студентъ тоже: онъ, вѣдь, такъ сказать, пошутилъ только. Зато домовой обидѣлся: какъ смѣли сказать такую вещь самому домовладѣльцу, продавцу лучшаго масла!
Наступила ночь, лавку заперли, и всѣ, кромѣ студента, улеглись спать.
Домовой вошелъ въ спальню и взялъ язычокъ хозяйки,—онъ ей, вѣдь, ненуженъ былъ, пока она спала. Стоило домовому прикрѣпить этотъ язычокъ къ какому-нибудь предмету въ лавкѣ—тотъ сейчасъ получалъ даръ слова и могъ высказать всѣ свои мысли и чувства не хуже самой лавочницы. И хорошо, что язычокъ могъ служить лишь одному предмету заразъ, а то они просто бы оглушили другъ друга.
Домовой прикрѣпилъ язычокъ къ бочкѣ, въ которую сваливались старыя газеты, и спросилъ ее:
— Вы въ самомъ дѣлѣ не знаете, что такое поэзія?
— Знаю!—отвѣчала она.—Это обыкновенно печатается въ подвальныхъ столбцахъ газеты и потомъ отрѣзается. По-
угощение! Итак, домовой жил да жил в лавке, и это очень поучительно.
Раз вечером из задних дверей появился студент; ему понадобилось купить свечку и сыру; послать ему было некого, он и пришёл в лавку сам. Получив от него плату за покупки, лавочник и лавочница пожелали ему «доброго вечера», а лавочница-то была из таких женщин, что могли сказать и побольше, чем «добрый вечер», — она отличалась даром красноречия. Студент кивнул им в ответ, продолжая читать то, что было напечатано на бумаге, в которую завернули ему сыр. Бумага оказалась листом, вырванным из какой-то старой книги поэтического содержания.
— У меня этого добра ещё много! — сказал лавочник. Книжка досталась мне от одной старухи за горсточку кофейных зёрен. Хотите дать восемь скиллингов, так берите все остальные листы.
— Спасибо! — сказать студент. — Дайте мне их вместо сыра! Я могу обойтись и одним хлебом с маслом! Грех был бы, если бы всю книгу изорвали в клочки! Вы — отличный человек, практический человек, но в поэзии смыслите не больше этой бочки!
Он выразился довольно невежливо, особенно по отношению к бочке, но лавочник рассмеялся, и студент тоже: он, ведь, так сказать, пошутил только. Зато домовой обиделся: как смели сказать такую вещь самому домовладельцу, продавцу лучшего масла!
Наступила ночь, лавку за́перли, и все, кроме студента, улеглись спать.
Домовой вошёл в спальню и взял язычок хозяйки, — он ей, ведь, не нужен был, пока она спала. Стоило домовому прикрепить этот язычок к какому-нибудь предмету в лавке — тот сейчас получал дар слова и мог высказать все свои мысли и чувства не хуже самой лавочницы. И хорошо, что язычок мог служить лишь одному предмету зараз, а то они просто бы оглушили друг друга.
Домовой прикрепил язычок к бочке, в которую сваливались старые газеты, и спросил её:
— Вы в самом деле не знаете, что такое поэзия?
— Знаю! — отвечала она. — Это обыкновенно печатается в подвальных столбцах газеты и потом отрезается. По-
