рику-поэту было такъ уютно и тепло возлѣ печки, гдѣ ярко горѣлъ огонекъ и, весело шипя, пеклись яблоки.
— Плохо бѣднякамъ въ такую погоду; нитки сухой на тѣлѣ не останется!—сказалъ онъ.
Онъ былъ очень добрый.
— Впустите, впустите меня! Я озябъ и весь промокъ!— закричалъ за дверями ребенокъ.
Онъ плакалъ и стучалъ въ дверь, а дождь такъ и лилъ, вѣтеръ такъ и бился въ окошки.
— Бѣдняжка!—сказалъ старикъ-поэтъ и пошелъ отворять двери.
За дверями стоялъ маленькій мальчикъ, совсѣмъ голенькій. Съ его длинныхъ золотистыхъ волосъ бѣжала вода; онъ дрожалъ отъ холода; если бы его не впустили, онъ бы, навѣрно, не вынесъ такой непогоды.
— Бѣдняжка!—сказалъ старикъ-поэтъ и взялъ его за руку.—Пойдемъ ко мнѣ, я обогрѣю тебя, дамъ тебѣ винца и яблоко; ты такой хорошенькій мальчуганъ!
Онъ и въ самомъ дѣлѣ былъ прехорошенькій. Глазенки у него блестѣли, какъ звѣздочки, а мокрые золотистые волосы вились кудрями,—ну, совсѣмъ ангелочекъ! Только онъ весь посинѣлъ отъ холода и дрожалъ, какъ осиновый листъ. Въ рукахъ у него былъ чудесный лукъ; бѣда только, онъ весь испортился отъ дождя; краски на стрѣлахъ совсѣмъ полиняли.
Старикъ-поэтъ усѣлся къ печкѣ, взялъ малютку на колѣни, выжалъ его мокрые волосы, согрѣлъ рученки въ своихъ рукахъ и вскипятилъ ему сладкаго вина. Мальчикъ оправился, щечки у него зарумянились, онъ спрыгнулъ на полъ и сталъ плясать вокругъ старика-поэта.
— Ишь, ты, какой веселый мальчуганъ!—сказалъ старикъ-поэтъ.—А какъ тебя зовутъ?
— Амуръ!—отвѣчалъ мальчикъ.—Ты развѣ не знаешь меня? Вотъ и лукъ мой! Я умѣю стрѣлять! Посмотри, погода разгулялась, мѣсяцъ свѣтитъ!
— А лукъ-то твой испортился!—сказалъ старикъ-поэтъ.
— Вотъ было бы горе!—сказалъ мальчуганъ, взялъ лукъ и сталъ его осматривать.—Онъ совсѣмъ высохъ, и ему ничего не сдѣлалось! Тетива натянута, какъ слѣдуетъ! Сейчасъ попробую.
И онъ натянулъ лукъ, положилъ стрѣлу, прицѣлился и выстрѣлилъ старику-поэту прямо въ сердце!
рику-поэту было так уютно и тепло возле печки, где ярко горел огонёк и, весело шипя, пеклись яблоки.
— Плохо беднякам в такую погоду; нитки сухой на теле не останется! — сказал он.
Он был очень добрый.
— Впустите, впустите меня! Я озяб и весь промок! — закричал за дверями ребёнок.
Он плакал и стучал в дверь, а дождь так и лил, ветер так и бился в окошки.
— Бедняжка! — сказал старик-поэт и пошёл отворять двери.
За дверями стоял маленький мальчик, совсем голенький. С его длинных золотистых волос бежала вода; он дрожал от холода; если бы его не впустили, он бы, наверно, не вынес такой непогоды.
— Бедняжка! — сказал старик-поэт и взял его за руку. — Пойдем ко мне, я обогрею тебя, дам тебе винца и яблоко; ты такой хорошенький мальчуган!
Он и в самом деле был прехорошенький. Глазёнки у него блестели, как звёздочки, а мокрые золотистые волосы вились кудрями, — ну, совсем ангелочек! Только он весь посинел от холода и дрожал, как осиновый лист. В руках у него был чудесный лук; беда только, он весь испортился от дождя; краски на стрелах совсем полиняли.
Старик-поэт уселся к печке, взял малютку на колени, выжал его мокрые волосы, согрел ручонки в своих руках и вскипятил ему сладкого вина. Мальчик оправился, щёчки у него зарумянились, он спрыгнул на пол и стал плясать вокруг старика-поэта.
— Ишь, ты, какой весёлый мальчуган! — сказал старик-поэт. — А как тебя зовут?
— Амур! — отвечал мальчик. — Ты разве не знаешь меня? Вот и лук мой! Я умею стрелять! Посмотри, погода разгулялась, месяц светит!
— А лук-то твой испортился! — сказал старик-поэт.
— Вот было бы горе! — сказал мальчуган, взял лук и стал его осматривать. — Он совсем высох, и ему ничего не сделалось! Тетива натянута, как следует! Сейчас попробую.
И он натянул лук, положил стрелу, прицелился и выстрелил старику-поэту прямо в сердце!
