какъ будто дѣло шло о томъ, чтобы застать въ живыхъ домашнихъ. Ни съ кѣмъ не говорилъ онъ о своей тоскѣ, никто не могъ и подозрѣвать о его глубочайшемъ сердечномъ горѣ; да и что за дѣло людямъ до такого горя—оно не интересно; нѣтъ до него дѣла даже друзьямъ; у Кнуда, впрочемъ, и не было друзей. Чужой всѣмъ, пробирался онъ по чужой землѣ на родину, на сѣверъ. Въ единственномъ, полученномъ имъ больше года тому назадъ изъ дому, письмѣ говорилось: „Ты не настоящій датчанинъ, какъ мы всѣ: мы ужасно привязаны къ своей родинѣ, а тебя все тянетъ въ чужія страны!“ Да, родители могли такъ писать,—они, вѣдь, знали его.
Смеркалось; Кнудъ шелъ по большой дорогѣ; въ воздухѣ уже становилось холоднѣе, а самая почва—ровнѣе, больше встрѣчалось луговъ и полей. У дороги стояла большая ива, и вся окрестность смотрѣла такою родною, чисто датскою! Кнудъ сѣлъ подъ иву; онъ очень усталъ, голова его упала на грудь, глаза закрылись, но онъ ясно чувствовалъ, что ива ласково склонилась къ нему вѣтвями. Дерево было похоже на могучаго, сильнаго старца… на самого „батюшку!“ „Батюшка“ нагнулся къ Кнуду, взялъ его въ объятія, какъ усталаго сына, и понесъ домой, въ Данію, на открытый морской берегъ, въ садикъ, гдѣ онъ игралъ еще ребенкомъ… Да, это былъ самъ „батюшка“ изъ Кьёге, онъ пошелъ искать сына по бѣлу-свѣту, нашелъ его и принесъ въ садикъ возлѣ рѣчки! Тутъ же стояла и Іоганна, разодѣтая, съ короной на головѣ—какою Кнудъ видѣлъ ее въ послѣдній разъ. И она встрѣтила его радостнымъ: „Добро пожаловать!“
Тутъ же, возлѣ, стояли двѣ чудны́я фигуры, и все же онѣ походили теперь на людей куда больше, чѣмъ во времена дѣтства Кнуда,—и онѣ тоже измѣнились. То были двѣ коврижки: кавалеръ и дѣвица; онѣ стояли къ Кнуду лицевою стороной и были на видъ хоть куда.
— Спасибо тебѣ!—сказали онѣ.—Ты развязалъ намъ языкъ! Ты объяснилъ намъ, что нужно свободно высказывать свои мысли, а иначе не будетъ никакого толку! Ну, вотъ, теперь и вышелъ толкъ: мы—женихъ и невѣста!
И онѣ пошли рука объ руку по улицамъ Кьёге, и даже съ оборотной стороны были ничего себѣ, вполнѣ приличны! Онѣ направились прямо въ церковь; Кнудъ съ Іоганной за ними, тоже рука объ руку. Церковь ничуть не перемѣнилась, чудесный
как будто дело шло о том, чтобы застать в живых домашних. Ни с кем не говорил он о своей тоске, никто не мог и подозревать о его глубочайшем сердечном горе; да и что за дело людям до такого горя — оно не интересно; нет до него дела даже друзьям; у Кнуда, впрочем, и не было друзей. Чужой всем, пробирался он по чужой земле на родину, на север. В единственном, полученном им больше года тому назад из дому, письме говорилось: «Ты не настоящий датчанин, как мы все: мы ужасно привязаны к своей родине, а тебя всё тянет в чужие страны!» Да, родители могли так писать, — они, ведь, знали его.
Смеркалось; Кнуд шёл по большой дороге; в воздухе уже становилось холоднее, а самая почва — ровнее, больше встречалось лугов и полей. У дороги стояла большая ива, и вся окрестность смотрела такою родною, чисто датскою! Кнуд сел под иву; он очень устал, голова его упала на грудь, глаза закрылись, но он ясно чувствовал, что ива ласково склонилась к нему ветвями. Дерево было похоже на могучего, сильного старца… на самого «батюшку!» «Батюшка» нагнулся к Кнуду, взял его в объятия, как усталого сына, и понёс домой, в Данию, на открытый морской берег, в садик, где он играл ещё ребенком… Да, это был сам «батюшка» из Кьёге, он пошёл искать сына по белу свету, нашёл его и принёс в садик возле речки! Тут же стояла и Иоганна, разодетая, с короной на голове — какой Кнуд видел её в последний раз. И она встретила его радостным: «Добро пожаловать!»
Тут же, возле, стояли две чудны́е фигуры, и всё же они походили теперь на людей куда больше, чем во времена детства Кнуда, — и они тоже изменились. То были две коврижки: кавалер и девица; они стояли к Кнуду лицевою стороной и были на вид хоть куда.
— Спасибо тебе! — сказали они. — Ты развязал нам язык! Ты объяснил нам, что нужно свободно высказывать свои мысли, а иначе не будет никакого толку! Ну, вот, теперь и вышел толк: мы — жених и невеста!
И они пошли рука об руку по улицам Кьёге, и даже с оборотной стороны были ничего себе, вполне приличны! Они направились прямо в церковь; Кнуд с Иоганной за ними, тоже рука об руку. Церковь ничуть не переменилась, чудесный
