И вотъ, явился разъ профессоръ ботаники,—такъ онъ и по бумагамъ значился. Онъ осмотрѣлъ растеніе, даже попробовалъ, каково оно на вкусъ. Нѣтъ, положительно, оно не было извѣстно въ ботаникѣ, и профессоръ такъ и не могъ отнести его ни къ какому классу.
— Это какая-нибудь разновидность!—сказалъ онъ.—Я не знаю его, оно не внесено въ таблицы.
— Не внесено въ таблицы!—подхватили чертополохъ и крапива.
Большія деревья, росшія кругомъ, слышали сказанное и тоже видѣли, что растеніе было не изъ ихъ породы, но не проронили ни одного слова, ни дурного, ни хорошаго. Да оно и вѣрнѣе промолчать, если не отличаешься умомъ.
Черезъ лѣсъ проходила одна бѣдная невинная дѣвушка.
Сердце ея было чисто, умъ возвышенъ вѣрою; все ея достояніе заключалось въ старой Библіи, но со страницъ ея говорилъ съ дѣвушкой самъ Господь: „Станутъ обижать тебя, вспомни исторію объ Іосифѣ; ему тоже хотѣли сдѣлать зло, но Богъ повернулъ злое на доброе. Если же будутъ преслѣдовать тебя, глумиться надъ тобою, вспомни о Немъ, невиннѣйшемъ, чистѣйшемъ Агнцѣ, надъ Которымъ надругались, Котораго пригвоздили ко кресту, и Который все-таки молился: „Отче, прости имъ, ибо не знаютъ, что дѣлаютъ!“
Дѣвушка остановилась передъ чудеснымъ растеніемъ; зеленыя листья его дышали такимъ сладкимъ, живительнымъ ароматомъ, цвѣты блестѣли на солнцѣ радужными переливами, а изъ чашечекъ ихъ лилась дивная мелодія, словно въ каждой былъ неисчерпаемый колодезь чарующихъ созвучій. Съ благоговѣніемъ смотрѣла дѣвушка на дивное растеніе Божіе, потомъ наклонилась, чтобы поближе разсмотрѣть цвѣты, поглубже вдохнуть въ себя ихъ ароматъ—и душа ея просвѣтлѣла, на сердцѣ стало такъ легко! Какъ ей хотѣлось сорвать хоть одинъ цвѣточекъ, но она не посмѣла,—онъ, вѣдь, такъ скоро завялъ бы у нея. И она взяла себѣ лишь одинъ зеленый листикъ, принесла его домой и положила въ Библію. Тамъ онъ и лежалъ, все такой же свѣжій, благоухающій, неувядаемый.
Да, онъ лежалъ въ Библіи, а сама Библія лежала подъ головою молодой дѣвушки въ гробу,—нѣсколько недѣль спустя дѣвушка умерла. На лицѣ ея застыло выраженіе торжественной, благоговѣйной серьезности, какое только и могло отпеча-
И вот, явился раз профессор ботаники, — так он и по бумагам значился. Он осмотрел растение, даже попробовал, каково оно на вкус. Нет, положительно, оно не было известно в ботанике, и профессор так и не мог отнести его ни к какому классу.
— Это какая-нибудь разновидность! — сказал он. — Я не знаю его, оно не внесено в таблицы.
— Не внесено в таблицы! — подхватили чертополох и крапива.
Большие деревья, росшие кругом, слышали сказанное и тоже видели, что растение было не из их породы, но не проронили ни одного слова, ни дурного, ни хорошего. Да оно и вернее промолчать, если не отличаешься умом.
Через лес проходила одна бедная невинная девушка.
Сердце её было чисто, ум возвышен верою; всё её достояние заключалось в старой Библии, но со страниц её говорил с девушкой сам Господь: «Станут обижать тебя, вспомни историю об Иосифе; ему тоже хотели сделать зло, но Бог повернул злое на доброе. Если же будут преследовать тебя, глумиться над тобою, вспомни о Нём, невиннейшем, чистейшем Агнце, над Которым надругались, Которого пригвоздили к кресту, и Который всё-таки молился: „Отче, прости им, ибо не знают, что делают!“»
Девушка остановилась перед чудесным растением; зелёные листья его дышали таким сладким, живительным ароматом, цветы блестели на солнце радужными переливами, а из чашечек их лилась дивная мелодия, словно в каждой был неисчерпаемый колодезь чарующих созвучий. С благоговением смотрела девушка на дивное растение Божие, потом наклонилась, чтобы поближе рассмотреть цветы, поглубже вдохнуть в себя их аромат — и душа её просветлела, на сердце стало так легко! Как ей хотелось сорвать хоть один цветочек, но она не посмела, — он, ведь, так скоро завял бы у неё. И она взяла себе лишь один зелёный листик, принесла его домой и положила в Библию. Там он и лежал, всё такой же свежий, благоухающий, неувядаемый.
Да, он лежал в Библии, а сама Библия лежала под головою молодой девушки в гробу, — несколько недель спустя девушка умерла. На лице её застыло выражение торжественной, благоговейной серьёзности, какое только и могло отпеча-
