слѣдующей недѣлѣ въ церкви будетъ оглашеніе,—я выхожу за Эрика. Госпожа обняла меня и поцѣловала… Она, вотъ, не говорила, что я „пропащая“. Но, можетъ статься, я въ тѣ времена и, правда, была лучше, хоть и не испытала еще столько горя! Сыграли свадьбу, и первый годъ дѣла у насъ шли отлично; мы держали подмастерья и мальчика, да ты, Маренъ, служила у насъ…
— И какою славною хозяюшкой были вы!—сказала Маренъ.—Оба вы съ мужемъ были такіе добрые! Вѣкъ не забуду!…
— Да, ты жила у насъ въ хорошіе годы! Дѣтей у насъ тогда еще не было… Студента я больше не видала… Ахъ, нѣтъ, видѣла разъ, но онъ-то меня не видѣлъ! Онъ пріѣзжалъ на похороны матери. Я видѣла его у ея могилы. Какой онъ былъ блѣдный, печальный! Понятно—горевалъ по матери. Когда же умеръ его отецъ, былъ въ чужихъ краяхъ и не пріѣзжалъ, да и послѣ не бывалъ ни разу. Онъ такъ и не женился!.. Кажется, онъ сдѣлался адвокатомъ. Обо мнѣ онъ и не вспоминалъ, и если бы даже увидѣлъ меня, не узналъ бы—такою я стала безобразною. Да такъ оно и лучше.
Потомъ она стала разсказывать про тяжелые дни, когда одна бѣда валилась на нихъ за другою. У нихъ было пятьсотъ талеровъ, а въ ихъ улицѣ продавался домъ за двѣсти; выгодно было купить его, да сломать и построить на томъ же мѣстѣ новый. Вотъ они и купили. Каменьщики и плотники сдѣлали смѣту, и вышло, что постройка будетъ стоить тысячу двадцать риксдалеровъ. Эрикъ имѣлъ кредитъ, и ему ссудили эту сумму изъ Копенгагена, но шкиперъ, который везъ ее, погибъ въ морѣ, а съ нимъ и деньги.
— Тогда-то вотъ и родился мой милый сынокъ! А отецъ впалъ въ тяжелую, долгую болѣзнь; девять мѣсяцевъ пришлось мнѣ одѣвать и раздѣвать его, какъ малаго ребенка. Все пошло у насъ прахомъ, задолжали мы кругомъ, все прожили; наконецъ, умеръ и мужъ. Я изъ силъ выбивалась, чтобы прокормиться съ ребенкомъ, мыла лѣстницы, стирала бѣлье и грубое, и тонкое, но нужда одолѣвала насъ все больше и больше… Такъ видно Богу угодно!.. Но когда-нибудь да Онъ сжалится надо мною, освободитъ меня и призритъ мальчугана!
И она уснула.
Утромъ она чувствовала себя бодрѣе и рѣшила, что мо-
следующей неделе в церкви будет оглашение, — я выхожу за Эрика. Госпожа обняла меня и поцеловала… Она, вот, не говорила, что я «пропащая». Но, может статься, я в те времена и, правда, была лучше, хоть и не испытала ещё столько горя! Сыграли свадьбу, и первый год дела у нас шли отлично; мы держали подмастерья и мальчика, да ты, Марен, служила у нас…
— И какою славною хозяюшкой были вы! — сказала Марен. — Оба вы с мужем были такие добрые! Век не забуду!…
— Да, ты жила у нас в хорошие годы! Детей у нас тогда ещё не было… Студента я больше не видала… Ах, нет, видела раз, но он-то меня не видел! Он приезжал на похороны матери. Я видела его у её могилы. Какой он был бледный, печальный! Понятно — горевал по матери. Когда же умер его отец, был в чужих краях и не приезжал, да и после не бывал ни разу. Он так и не женился!.. Кажется, он сделался адвокатом. Обо мне он и не вспоминал, и если бы даже увидел меня, не узнал бы — такою я стала безобразною. Да так оно и лучше.
Потом она стала рассказывать про тяжёлые дни, когда одна беда валилась на них за другою. У них было пятьсот талеров, а в их улице продавался дом за двести; выгодно было купить его, да сломать и построить на том же месте новый. Вот они и купили. Каменщики и плотники сделали смету, и вышло, что постройка будет стоить тысячу двадцать риксдалеров. Эрик имел кредит, и ему ссудили эту сумму из Копенгагена, но шкипер, который вез её, погиб в море, а с ним и деньги.
— Тогда-то вот и родился мой милый сынок! А отец впал в тяжёлую, долгую болезнь; девять месяцев пришлось мне одевать и раздевать его, как малого ребёнка. Всё пошло у нас прахом, задолжали мы кругом, всё прожили; наконец, умер и муж. Я из сил выбивалась, чтобы прокормиться с ребёнком, мыла лестницы, стирала бельё и грубое, и тонкое, но нужда одолевала нас всё больше и больше… Так видно Богу угодно!.. Но когда-нибудь да Он сжалится надо мною, освободит меня и призрит мальчугана!
И она уснула.
Утром она чувствовала себя бодрее и решила, что мо-
