и серебрянымъ колпачкомъ; она была, вѣдь, обита и сверху, и снизу. На диванѣ лежали двѣ вышитыя подушки, премиленькія и преглупенькія. И вотъ, началось представленіе.
Всѣ сидѣли и смотрѣли; зрителей пригласили щелкать, хлопать и грохотать въ знакъ одобренія. Но хлыстикъ сейчасъ же заявилъ, что не „щелкаетъ“ старухамъ, а только непросватаннымъ барышнямъ.
— А я такъ хлопаю всѣмъ!—сказалъ пистонъ.
„Гдѣ-нибудь да надо стоять!“ думала плевальница.
У каждаго были свои мысли!
Комедія не стоила мѣднаго гроша, но сыграна была блестяще. Всѣ исполнители показывались публикѣ только раскрашенною стороною; съ оборотной на нихъ не слѣдовало и смотрѣть. Всѣ играли отлично и совсѣмъ не на сценѣ: нитки были слишкомъ длинны; зато исполнители и выдавались тѣмъ больше. Склеенная кукла такъ расчувствовалась, что совсѣмъ расклеилась, а свинья съ деньгами ощутила въ брюшкѣ такое благодушіе, что рѣшилась сдѣлать что-нибудь для одного изъ актеровъ—напримѣръ, упомянуть его въ своемъ завѣщаніи, какъ достойнаго быть погребеннымъ вмѣстѣ съ нею, когда придетъ время.
Всѣ были въ такомъ восторгѣ, что отказались даже отъ чая и прямо перешли къ игрѣ словами,—это и называлось играть въ людей, и отнюдь не въ насмѣшку. Они, вѣдь, только играли, причемъ каждый думалъ лишь о самомъ себѣ, да о томъ, что подумаетъ о немъ свинья съ деньгами. А свинья совсѣмъ задумалась о своемъ завѣщаніи и погребеніи: „Когда придетъ время…“ Увы! Оно приходитъ всегда раньше, чѣмъ ожидаютъ,—бацъ! Свинья свалилась со шкафа и разбилась въ дребезги; монетки такъ и запрыгали по полу. Маленькія вертѣлись волчками, крупныя солидно катились впередъ. Особенно долго катилась одна,—ей очень хотѣлось людей посмотрѣть и себя показать. Ну, и отправилась гулять по бѣлу-свѣту; отправились и всѣ остальныя, а черепки свиньи бросили въ помойное ведро. Но на шкафу, на другой же день, красовалась новая, такая же. У нея въ желудкѣ было еще пусто, и она тоже не брякала—значитъ, была похожа на старую. Для начала и этого было довольно; довольно и намъ, кончимъ!
и серебряным колпачком; она была, ведь, обита и сверху, и снизу. На диване лежали две вышитые подушки, премиленькие и преглупенькие. И вот, началось представление.
Все сидели и смотрели; зрителей пригласили щёлкать, хлопать и грохотать в знак одобрения. Но хлыстик сейчас же заявил, что не «щёлкает» старухам, а только непросватанным барышням.
— А я так хлопаю всем! — сказал пистон.
«Где-нибудь да надо стоять!» думала плевальница.
У каждого были свои мысли!
Комедия не стоила медного гроша, но сыграна была блестяще. Все исполнители показывались публике только раскрашенною стороною; с оборотной на них не следовало и смотреть. Все играли отлично и совсем не на сцене: нитки были слишком длинны; зато исполнители и выдавались тем больше. Склеенная кукла так расчувствовалась, что совсем расклеилась, а свинья с деньгами ощутила в брюшке такое благодушие, что решилась сделать что-нибудь для одного из актёров — например, упомянуть его в своём завещании, как достойного быть погребённым вместе с нею, когда придёт время.
Все были в таком восторге, что отказались даже от чая и прямо перешли к игре словами, — это и называлось играть в людей, и отнюдь не в насмешку. Они, ведь, только играли, причём каждый думал лишь о самом себе, да о том, что подумает о нём свинья с деньгами. А свинья совсем задумалась о своём завещании и погребении: «Когда придёт время…» Увы! Оно приходит всегда раньше, чем ожидают, — бац! Свинья свалилась со шкафа и разбилась вдребезги; монетки так и запрыгали по полу. Маленькие вертелись волчками, крупные солидно катились вперёд. Особенно долго катилась одна, — ей очень хотелось людей посмотреть и себя показать. Ну, и отправилась гулять по белу свету; отправились и все остальные, а черепки свиньи бросили в помойное ведро. Но на шкафу, на другой же день, красовалась новая, такая же. У неё в желудке было ещё пусто, и она тоже не брякала — значит, была похожа на старую. Для начала и этого было довольно; довольно и нам, кончим!
