три орѣха и сказала, что это волшебные орѣхи,—въ каждомъ спрятаны чудеснѣйшія вещи!
Ибъ поглядѣлъ на нее; она смотрѣла такъ ласково; онъ собрался съ духомъ и попросилъ у нея орѣхи. Она отдала и нарвала себѣ полный карманъ свѣжихъ.
Ибъ и Христиночка таращились на волшебные орѣхи.
— Что-жъ, въ немъ карета и лошади?—спросилъ Ибъ, указывая на одинъ.
— Да еще золотая, и лошади тоже золотыя!—отвѣтила старуха.
— Дай его мнѣ!—сказала Христиночка.
Ибъ отдалъ, и старуха завязала орѣхъ въ шейный платочекъ дѣвочки.
— А въ этомъ есть такой хорошенькій платочекъ, какъ у Христины?—спросилъ Ибъ.
— Цѣлыхъ десять!—отвѣтила старуха.—Да еще чудесныя платья, чулочки и шляпа!
— Такъ дай мнѣ и этотъ!—сказала Христина.
Ибъ отдалъ ей и другой, и у него остался лишь одинъ, маленькій, черненькій.
— Этотъ оставь себѣ!—сказала Христина.—Онъ тоже хорошій.
— А что въ немъ?—спросилъ Ибъ.
— То, что для тебя будетъ лучше всего!—сказала цыганка.
И Ибъ крѣпко зажалъ орѣхъ въ рукѣ. Цыганка пообѣщала дѣтямъ вывести ихъ на дорогу, и онѣ пошли, но совсѣмъ не туда, куда надо. Изъ этого, однако, вовсе не слѣдовало, что цыганка хотѣла украсть дѣтей.
Наконецъ ужъ, дѣти наткнулись какъ-то на лѣсничаго Хрэна. Онъ зналъ Иба и привелъ дѣтей домой, гдѣ всѣ были въ страшномъ переполохѣ. Дѣтей простили, хоть онѣ заслуживали хорошихъ розогъ, во-первыхъ, за то, что упустили въ воду поросенка, а во-вторыхъ, за то, что убѣжали.
Христина вернулась домой въ степь, а Ибъ остался въ лѣсномъ домикѣ. Первымъ его дѣломъ въ тотъ же вечеръ было вытащить изъ кармана свой орѣшекъ. Онъ прищемилъ его дверью, и орѣхъ раскололся, но въ немъ не оказалось даже зернышка—одна черная пыль, землица, вродѣ нюхательнаго табаку. Орѣхъ-то былъ со свищомъ,—какъ говорится.
— Такъ я и думалъ!—сказалъ себѣ Ибъ.—Какъ могло бы
три ореха и сказала, что это волшебные орехи, — в каждом спрятаны чудеснейшие вещи!
Иб поглядел на неё; она смотрела так ласково; он собрался с духом и попросил у неё орехи. Она отдала и нарвала себе полный карман свежих.
Иб и Христиночка таращились на волшебные орехи.
— Что ж, в нём карета и лошади? — спросил Иб, указывая на один.
— Да ещё золотая, и лошади тоже золотые! — ответила старуха.
— Дай его мне! — сказала Христиночка.
Иб отдал, и старуха завязала орех в шейный платочек девочки.
— А в этом есть такой хорошенький платочек, как у Христины? — спросил Иб.
— Целых десять! — ответила старуха. — Да ещё чудесные платья, чулочки и шляпа!
— Так дай мне и этот! — сказала Христина.
Иб отдал ей и другой, и у него остался лишь один, маленький, чёрненький.
— Этот оставь себе! — сказала Христина. — Он тоже хороший.
— А что в нём? — спросил Иб.
— То, что для тебя будет лучше всего! — сказала цыганка.
И Иб крепко зажал орех в руке. Цыганка пообещала детям вывести их на дорогу, и они пошли, но совсем не туда, куда надо. Из этого, однако, вовсе не следовало, что цыганка хотела украсть детей.
Наконец уж, дети наткнулись как-то на лесничего Хрэна. Он знал Иба и привёл детей домой, где все были в страшном переполохе. Детей простили, хоть они заслуживали хороших розог, во-первых, за то, что упустили в воду поросёнка, а во-вторых, за то, что убежали.
Христина вернулась домой в степь, а Иб остался в лесном домике. Первым его делом в тот же вечер было вытащить из кармана свой орешек. Он прищемил его дверью, и орех раскололся, но в нём не оказалось даже зёрнышка — одна чёрная пыль, землица, вроде нюхательного табаку. Орех-то был со свищом, — как говорится.
— Так я и думал! — сказал себе Иб. — Как могло бы
