Родъ человѣческій! Понятно-ли тебѣ блаженство такой минуты—высокаго просвѣтлѣнія духа, сознанія имъ своей миссіи, минуты, когда всѣ истязанія, претерпѣнныя на тернистомъ пути славы, становятся цѣлебнымъ бальзамомъ, дающимъ здоровье, силу и ясность, когда дисгармонія становится гармоніей, и люди видятъ откровеніе Божье, данное одному, а черезъ него ставшее достояніемъ всѣхъ?
Тернистый путь славы опоясываетъ землю сіяющею лентой; блаженны избранные, идущіе по нему, безъ заслугъ поставленные на этотъ мостъ, созданный Великимъ Зодчимъ, чтобы соединить землю съ небомъ.
На мощныхъ крылахъ несется духъ исторіи черезъ тьму временъ и показываетъ намъ—чтобы ободрить, утѣшить насъ, пробудить въ насъ кротость—сіяющія на черномъ фонѣ тернистаго пути славы яркія картины. Путь этотъ не завершается, какъ въ сказкѣ, блескомъ и радостью здѣсь же, на землѣ, но ведетъ туда, въ жизнь вѣчную и безконечную.
Род человеческий! Понятно ли тебе блаженство такой минуты — высокого просветления духа, сознания им своей миссии, минуты, когда все истязания, претерпе́нные на тернистом пути славы, становятся целебным бальзамом, дающим здоровье, силу и ясность, когда дисгармония становится гармонией, и люди видят откровение Божье, данное одному, а через него ставшее достоянием всех?
Тернистый путь славы опоясывает землю сияющею лентой; блаженны избранные, идущие по нему, без заслуг поставленные на этот мост, созданный Великим Зодчим, чтобы соединить землю с небом.
На мощных крылах несётся дух истории через тьму времён и показывает нам — чтобы ободрить, утешить нас, пробудить в нас кротость — сияющие на чёрном фоне тернистого пути славы яркие картины. Путь этот не завершается, как в сказке, блеском и радостью здесь же, на земле, но ведёт туда, в жизнь вечную и бесконечную.
Въ школѣ для бѣдныхъ, между другими дѣтьми, сидѣла дѣвочка-еврейка, добрая, развитая и самая прилежная изъ всѣхъ. Но въ одномъ изъ уроковъ она не могла принимать участія—въ Законѣ Божіемъ: школа была, вѣдь, христіанская.
Ей позволили въ это время учить урокъ изъ географіи или рѣшать задачи, но она скоро справлялась и съ урокомъ, и съ задачами, и книжка только такъ лежала передъ нею раскрытою,—она въ нее и не заглядывала, прислушиваясь къ словамъ учителя. Скоро тотъ замѣтилъ, что она слѣдитъ за урокомъ, пожалуй, внимательнѣе всѣхъ остальныхъ.
— Учи свой урокъ!—сказалъ онъ ей кротко и серьезно, но она продолжала смотрѣть на него своими черными, лучистыми глазами; онъ задалъ ей нѣсколько вопросовъ, и оказалось, что она поняла и усвоила себѣ изъ его уроковъ больше, чѣмъ кто-либо изъ другихъ дѣтей. Она слушала, понимала и слагала все въ сердцѣ своемъ.
Отецъ ея, честный бѣднякъ, отдавая дочь въ школу, поставилъ условіемъ, чтобы ее не учили догматамъ христіанской вѣры; но отсылать ее въ эти часы изъ класса было неудобно, —
В школе для бедных, между другими детьми, сидела девочка-еврейка, добрая, развитая и самая прилежная из всех. Но в одном из уроков она не могла принимать участия — в Законе Божием: школа была, ведь, христианская.
Ей позволили в это время учить урок из географии или решать задачи, но она скоро справлялась и с уроком, и с задачами, и книжка только так лежала перед нею раскрытою, — она в неё и не заглядывала, прислушиваясь к словам учителя. Скоро тот заметил, что она следит за уроком, пожалуй, внимательнее всех остальных.
— Учи свой урок! — сказал он ей кротко и серьёзно, но она продолжала смотреть на него своими чёрными, лучистыми глазами; он задал ей несколько вопросов, и оказалось, что она поняла и усвоила себе из его уроков больше, чем кто-либо из других детей. Она слушала, понимала и слагала всё в сердце своём.
Отец её, честный бедняк, отдавая дочь в школу, поставил условием, чтобы её не учили догматам христианской веры; но отсылать её в эти часы из класса было неудобно, —
