Страница:Андерсен-Ганзен 1.pdf/472

Материал из Викитеки — свободной библиотеки
Эта страница была вычитана

напоминая бутылкѣ раскаленную печь, въ которой она родилась и въ которую ей такъ хотѣлось тогда кинуться обратно. Испытала она и штиль, и новыя бури, но не разбилась о скалы, не угодила въ пасть акулѣ. Больше года носилась она по волнамъ туда и сюда; правда, она была въ это время сама себѣ госпожей, но и это, вѣдь, можетъ надоѣсть.

Исписанный клочокъ бумаги, послѣднее „прости“ жениха невѣстѣ, принесъ бы съ собою одно горе, попади онъ въ руки той, кому былъ адресованъ. Но гдѣ же были тѣ бѣленькія ручки, что разстилали бѣлую скатерть на свѣжей травкѣ, въ зеленомъ лѣсу, въ счастливый день обрученія? Гдѣ была дочка скорняка? И гдѣ была самая родина бутылки? Къ какой странѣ она теперь приближалась? Ничего этого она не знала. Она носилась и носилась по волнамъ, такъ что подъ конецъ даже соскучилась. Носиться по волнамъ было вовсе не ея дѣло, и все-таки она носилась, пока, наконецъ, не приплыла къ берегу чужой земли. Она не понимала ни слова изъ того, что говорилось вокругъ нея: говорили на какомъ-то чужомъ, незнакомомъ ей, языкѣ, а не на томъ, къ которому она привыкла на родинѣ; не понимать же языка, на которомъ говорятъ вокругъ—большая потеря!

Бутылку поймали, осмотрѣли, увидали и вынули записку, вертѣли ее и такъ, и сякъ, но разобрать не разобрали, хоть и поняли, что бутылка была брошена съ погибающаго корабля, и что обо всемъ этомъ говорится въ запискѣ. Но что именно? Да, вотъ, въ томъ-то вся и штука! Записку сунули обратно въ бутылку, а бутылку поставили въ большой шкафъ, что стоялъ въ большой горницѣ большого дома.

Всякій разъ, какъ въ домѣ появлялся новый гость, записку вынимали, показывали, вертѣли и разглядывали, такъ что буквы, написанныя карандашомъ, мало-по-малу стирались и подъ конецъ совсѣмъ стерлись,—никто бы и не сказалъ теперь, что на этомъ клочкѣ было когда-то что-либо написано. Бутылка же простояла въ шкафу еще съ годъ, потомъ попала на чердакъ, гдѣ вся покрылась пылью и паутиною. Стоя тамъ, она вспоминала лучшіе дни, когда изъ нея наливали красное вино въ зеленомъ лѣсу, когда она качалась на морскихъ волнахъ, нося въ себѣ тайну, письмо, послѣднее прости!..

На чердакѣ она простояла цѣлыхъ двадцать лѣтъ; простояла бы и дольше, да домъ вздумали перестраивать. Крышу сняли,

Тот же текст в современной орфографии

напоминая бутылке раскалённую печь, в которой она родилась и в которую ей так хотелось тогда кинуться обратно. Испытала она и штиль, и новые бури, но не разбилась о скалы, не угодила в пасть акуле. Больше года носилась она по волнам туда и сюда; правда, она была в это время сама себе госпожой, но и это, ведь, может надоесть.

Исписанный клочок бумаги, последнее «прости» жениха невесте, принёс бы с собою одно горе, попади он в руки той, кому был адресован. Но где же были те беленькие ручки, что расстилали белую скатерть на свежей травке, в зелёном лесу, в счастливый день обручения? Где была дочка скорняка? И где была самая родина бутылки? К какой стране она теперь приближалась? Ничего этого она не знала. Она носилась и носилась по волнам, так что под конец даже соскучилась. Носиться по волнам было вовсе не её дело, и всё-таки она носилась, пока, наконец, не приплыла к берегу чужой земли. Она не понимала ни слова из того, что говорилось вокруг неё: говорили на каком-то чужом, незнакомом ей, языке, а не на том, к которому она привыкла на родине; не понимать же языка, на котором говорят вокруг — большая потеря!

Бутылку поймали, осмотрели, увидали и вынули записку, вертели её и так, и сяк, но разобрать не разобрали, хоть и поняли, что бутылка была брошена с погибающего корабля, и что обо всём этом говорится в записке. Но что именно? Да, вот, в том-то вся и штука! Записку сунули обратно в бутылку, а бутылку поставили в большой шкаф, что стоял в большой горнице большого дома.

Всякий раз, как в доме появлялся новый гость, записку вынимали, показывали, вертели и разглядывали, так что буквы, написанные карандашом, мало-помалу стирались и под конец совсем стёрлись, — никто бы и не сказал теперь, что на этом клочке было когда-то что-либо написано. Бутылка же простояла в шкафу ещё с год, потом попала на чердак, где вся покрылась пылью и паутиною. Стоя там, она вспоминала лучшие дни, когда из неё наливали красное вино в зелёном лесу, когда она качалась на морских волнах, нося в себе тайну, письмо, последнее прости!..

На чердаке она простояла целых двадцать лет; простояла бы и дольше, да дом вздумали перестраивать. Крышу сняли,