„Борта золоченые ярко сіяютъ, |
Эту пѣсню Юргенъ пѣлъ съ особеннымъ чувствомъ; глаза его такъ и блестѣли; они ужъ съ самаго рожденья были у него такіе черные, блестящіе.
Итакъ—пѣли, читали; въ домѣ царила тишь да гладь, да Божья благодать; всѣ чувствовали себя, какъ въ родной семьѣ, даже домашнія животныя. А ужъ что за порядокъ былъ въ домѣ, что за чистота! На полкахъ блестѣла ярко вычищенная оловянная посуда, къ потолку были подвѣшены колбасы и окорока—обильные зимніе запасы. Въ наши времена все это можно увидать на западномъ берегу Ютландіи у многихъ крестьянъ: такое же обиліе съѣстныхъ припасовъ, такое же убранство въ горницахъ, веселье и здравый смыслъ; вообще дѣла у нихъ поправились. И гостепріимство здѣсь царитъ такое же, какъ въ шатрахъ арабовъ.
Никогда еще не жилось Юргену такъ хорошо, такъ весело, если не считать тѣхъ веселыхъ четырехъ дней дѣтства, проведенныхъ въ гостяхъ на поминкахъ. А между тѣмъ здѣсь еще не было Клары; то-есть не было ея дома, а въ мысляхъ и разговорахъ она присутствовала постоянно.
Въ апрѣлѣ купецъ рѣшилъ послать въ Норвегію свое судно; на немъ отправлялся и Юргенъ. Вотъ-то повеселѣлъ онъ! Ну, да и въ тѣлѣ онъ за это время поправился, какъ говорила сама матушка Брённе; пріятно было взглянуть на него.
— И на тебя тоже!—сказалъ ей мужъ.—Юргенъ оживилъ наши зимніе вечера, да и тебя, старушка! Ты даже помолодѣла за этотъ годъ. Ишь, какая стала—любо посмотрѣть! Ну да, вѣдь, ты и была когда-то первою красавицей въ Виборгѣ, а это много значитъ: нигдѣ я не видалъ такихъ красивыхъ дѣвушекъ, какъ тамъ.
Юргенъ не проронилъ ни слова—да и не слѣдовало—а только подумалъ объ одной дѣвушкѣ изъ Скагена. Къ ней-то онъ и отправлялся теперь. Судно, подгоняемое свѣжимъ вѣтромъ, пробыло въ пути всего полдня.
Рано утромъ купецъ Брённе отправился на маякъ, что возвышается далеко въ морѣ, близъ самой крайней точки мыса
«Борта золочёные ярко сияют, |
Эту песню Юрген пел с особенным чувством; глаза его так и блестели; они уж с самого рожденья были у него такие чёрные, блестящие.
Итак — пели, читали; в доме царила тишь да гладь, да Божья благодать; все чувствовали себя, как в родной семье, даже домашние животные. А уж что за порядок был в доме, что за чистота! На полках блестела ярко вычищенная оловянная посуда, к потолку были подвешены колбасы и окорока — обильные зимние запасы. В наши времена всё это можно увидать на западном берегу Ютландии у многих крестьян: такое же обилие съестных припасов, такое же убранство в горницах, веселье и здравый смысл; вообще дела у них поправились. И гостеприимство здесь царит такое же, как в шатрах арабов.
Никогда ещё не жилось Юргену так хорошо, так весело, если не считать тех весёлых четырёх дней детства, проведённых в гостях на поминках. А между тем здесь ещё не было Клары; то есть не было её дома, а в мыслях и разговорах она присутствовала постоянно.
В апреле купец решил послать в Норвегию своё судно; на нём отправлялся и Юрген. Вот-то повеселел он! Ну, да и в теле он за это время поправился, как говорила сама матушка Брённе; приятно было взглянуть на него.
— И на тебя тоже! — сказал ей муж. — Юрген оживил наши зимние вечера, да и тебя, старушка! Ты даже помолодела за этот год. Ишь, какая стала — любо посмотреть! Ну да, ведь, ты и была когда-то первою красавицей в Виборге, а это много значит: нигде я не видал таких красивых девушек, как там.
Юрген не проронил ни слова — да и не следовало — а только подумал об одной девушке из Скагена. К ней-то он и отправлялся теперь. Судно, подгоняемое свежим ветром, пробыло в пути всего полдня.
Рано утром купец Брённе отправился на маяк, что возвышается далеко в море, близ самой крайней точки мыса
