бѣдности. Худой онъ былъ, длинный, съ рыжими волосами, весь въ веснушкахъ; зато у него были чудесные, ясные, глубокіе, какъ море, глаза. Какъ же жилось ему? Хорошо, завидно хорошо! Онъ по особой высшей милости былъ принятъ въ военную школу, въ отдѣленіе, гдѣ воспитывались все дѣти знатныхъ особъ. Это была для него такая честь, такое счастье! Онъ носилъ штиблеты, высокій галстухъ и напудренный парикъ. И обучали его всему подъ звуки: „Маршъ! Стройся! Во фронтъ!“ Какъ не выйти проку изъ такого обученія?
Старому колоколу, конечно, суждено было попасть въ переливку; а что же изъ него должно было выйти? Ну, этого предсказать было невозможно, какъ нельзя было предсказать и того, что выйдетъ изъ колокола, звучавшаго въ груди юноши. Этотъ колоколъ былъ изъ чистаго металла, и звонъ его долженъ былъ разнестись по всему свѣту! И чѣмъ громче звучалъ онъ въ груди юноши, тѣмъ тѣснѣе становилось тому въ школьныхъ стѣнахъ, тѣмъ оглушительнѣе раздавались въ его ушахъ эти: „маршъ!“, „стройся!“, „во фронтъ!“ Онъ и воспѣлъ этотъ колоколъ въ кругу товарищей, но пѣсня унеслась далеко за предѣлы страны! Но не за это же давались юношѣ воспитаніе и образованіе, одежда и пища! Онъ былъ занумерованнымъ винтикомъ и долженъ былъ, какъ и всѣ мы, приносить осязаемую пользу въ огромномъ часовомъ механизмѣ. Что-жъ, если мы и сами-то зачастую не понимаемъ самихъ себя, какъ же требовать, чтобы понимали насъ другіе, хотя бы и лучшіе люди въ свѣтѣ! Но алмазъ образуется, вѣдь, именно высокимъ давленіемъ; недостатка въ давленіи здѣсь не было, только суждено-ли было свѣту узрѣть современемъ алмазъ?
Столица той страны праздновала большое торжество; горѣли тысячи лампочекъ, вспыхивали ракеты; весь этотъ блескъ вспоминается еще и понынѣ, благодаря юношѣ, который въ это время въ слезахъ и горѣ пытался незамѣтно перебраться въ чужую страну. Онъ долженъ былъ выбрать одно изъ двухъ: покинуть свое отечество, мать, всѣхъ близкихъ, или—захлебнуться въ общемъ теченіи.
Старому колоколу было хорошо: онъ стоялъ въ укромномъ мѣстѣ, защищенный церковною стѣною. Надъ нимъ гулялъ вѣтеръ и могъ разсказать ему о томъ мальчикѣ, чье рожденіе колоколъ привѣтствовалъ своимъ звономъ. Вѣтеръ могъ разсказать, какимъ холодомъ обдавалъ путника, устало опустившагося на землю въ
бедности. Худой он был, длинный, с рыжими волосами, весь в веснушках; зато у него были чудесные, ясные, глубокие, как море, глаза. Как же жилось ему? Хорошо, завидно хорошо! Он по особой высшей милости был принят в военную школу, в отделение, где воспитывались всё дети знатных особ. Это была для него такая честь, такое счастье! Он носил штиблеты, высокий галстук и напудренный парик. И обучали его всему под звуки: «Марш! Стройся! Во фронт!» Как не выйти проку из такого обучения?
Старому колоколу, конечно, суждено было попасть в переливку; а что же из него должно было выйти? Ну, этого предсказать было невозможно, как нельзя было предсказать и того, что выйдет из колокола, звучавшего в груди юноши. Этот колокол был из чистого металла, и звон его должен был разнестись по всему свету! И чем громче звучал он в груди юноши, тем теснее становилось тому в школьных стенах, тем оглушительнее раздавались в его ушах эти: «марш!», «стройся!», «во фронт!» Он и воспел этот колокол в кругу товарищей, но песня унеслась далеко за пределы страны! Но не за это же давались юноше воспитание и образование, одежда и пища! Он был занумерованным винтиком и должен был, как и все мы, приносить осязаемую пользу в огромном часовом механизме. Что ж, если мы и сами-то зачастую не понимаем самих себя, как же требовать, чтобы понимали нас другие, хотя бы и лучшие люди в свете! Но алмаз образуется, ведь, именно высоким давлением; недостатка в давлении здесь не было, только суждено ли было свету узреть со временем алмаз?
Столица той страны праздновала большое торжество; горели тысячи лампочек, вспыхивали ракеты; весь этот блеск вспоминается ещё и поныне, благодаря юноше, который в это время в слезах и горе пытался незаметно перебраться в чужую страну. Он должен был выбрать одно из двух: покинуть своё отечество, мать, всех близких, или — захлебнуться в общем течении.
Старому колоколу было хорошо: он стоял в укромном месте, защищённый церковною стеною. Над ним гулял ветер и мог рассказать ему о том мальчике, чьё рождение колокол приветствовал своим звоном. Ветер мог рассказать, каким холодом обдавал путника, устало опустившегося на землю в
