людей, къ какимъ привыкъ на родинѣ. Тутъ былъ всего на всего одинъ кретинъ, слабоумный бѣдняга Саперли. Бѣдныя созданія эти распредѣлены въ кантонѣ Валлисъ по домамъ жителей и проводятъ въ каждомъ по очереди мѣсяца по два. Когда явился Руди, Саперли жилъ какъ разъ у его дяди.
Дядя былъ еще сильный, ловкій охотникъ, и кромѣ того бондарь по ремеслу. Жена его была маленькаго роста, но очень живая, подвижная женщина съ какимъ-то птичьимъ лицомъ: глаза какъ у орлицы, шея длинная, покрытая пушкомъ.
Все было тутъ ново для Руди—и одежда, и нравы, и обычаи, даже самый языкъ. Но ухо ребенка скоро освоилось съ нимъ, и мальчикъ сталъ понимать окружающихъ. Все здѣсь показывало достатокъ и благосостояніе, куда большіе, нежели знавалъ Руди въ домѣ дѣда: горница, въ которой помѣщалась семья, была гораздо просторнѣе, стѣны изукрашены рогами сернъ и отполированными ружьями, а надъ дверями висѣло изображеніе Божьей Матери, окруженное вѣнкомъ изъ свѣжихъ альпійскихъ розъ и освѣщенное лампадой.
Дядя слылъ, какъ уже сказано, за отважнѣйшаго охотника и лучшаго проводника въ окрестности. Руди скоро сдѣлался баловнемъ семьи, хотя здѣсь и до него былъ уже таковой—старый песъ. Онъ, не годился больше ни къ чему, но когда-то былъ прекрасною охотничьею собакой. Хозяева помнили это и смотрѣли на него чуть-ли не какъ на члена семьи, такъ что собакѣ жилось отлично. Руди первымъ долгомъ погладилъ ее, но она не такъ-то скоро подружилась съ „чужимъ“, какимъ явился для нея Руди. Мальчикъ, впрочемъ, скоро пустилъ прочные корни въ сердцахъ всѣхъ домашнихъ.
— Не такъ-то ужъ худо у насъ, въ кантонѣ Валлисъ!—говаривалъ дядя.—Серны у насъ еще водятся; онѣ вымираютъ медленнѣе, чѣмъ каменные бараны. И въ наши времена живется много лучше, чѣмъ въ старину. Какъ тамъ ни расхваливаютъ ее, наше время все же лучше. Въ нашемъ мѣшкѣ прорѣзали дырку, впустили въ нашу замкнутую долину свѣжаго воздуха! На смѣну старому, отжившему всегда является новое и лучшее!—Такъ говаривалъ дядя, а если ужъ очень разговорится, то разскажетъ, бывало, и о своихъ дѣтскихъ годахъ, и о той порѣ, когда еще былъ въ цвѣтѣ лѣтъ отецъ его. Вотъ въ тѣ-то времена, по его разсказамъ, Валлисъ и былъ „глухимъ мѣшкомъ“, набитымъ больными жалкими кретинами.
людей, к каким привык на родине. Тут был всего-навсего один кретин, слабоумный бедняга Саперли. Бедные создания эти распределены в кантоне Валлис по домам жителей и проводят в каждом по очереди месяца по два. Когда явился Руди, Саперли жил как раз у его дяди.
Дядя был ещё сильный, ловкий охотник, и кроме того бондарь по ремеслу. Жена его была маленького роста, но очень живая, подвижная женщина с каким-то птичьим лицом: глаза как у орлицы, шея длинная, покрытая пушком.
Всё было тут ново для Руди — и одежда, и нравы, и обычаи, даже самый язык. Но ухо ребёнка скоро освоилось с ним, и мальчик стал понимать окружающих. Всё здесь показывало достаток и благосостояние, куда большие, нежели знавал Руди в доме деда: горница, в которой помещалась семья, была гораздо просторнее, стены изукрашены рогами серн и отполированными ружьями, а над дверями висело изображение Божьей Матери, окружённое венком из свежих альпийских роз и освещённое лампадой.
Дядя слыл, как уже сказано, за отважнейшего охотника и лучшего проводника в окрестности. Руди скоро сделался баловнем семьи, хотя здесь и до него был уже таковой — старый пес. Он не годился больше ни к чему, но когда-то был прекрасною охотничьею собакой. Хозяева помнили это и смотрели на него чуть ли не как на члена семьи, так что собаке жилось отлично. Руди первым долгом погладил её, но она не так-то скоро подружилась с «чужим», каким явился для неё Руди. Мальчик, впрочем, скоро пустил прочные корни в сердцах всех домашних.
— Не так-то уж худо у нас, в кантоне Валлис! — говаривал дядя. — Серны у нас ещё водятся; они вымирают медленнее, чем каменные бараны. И в наши времена живётся много лучше, чем в старину. Как там ни расхваливают её, наше время всё же лучше. В нашем мешке прорезали дырку, впустили в нашу замкнутую долину свежего воздуха! На смену старому, отжившему всегда является новое и лучшее! — Так говаривал дядя, а если уж очень разговорится, то расскажет, бывало, и о своих детских годах, и о той поре, когда ещё был в цвете лет отец его. Вот в те-то времена, по его рассказам, Валлис и был «глухим мешком», набитым больными жалкими кретинами.
