груди. Крестная мать писала имъ два раза, а нынѣшній годъ они должны были опять свидѣться съ нею въ Интерлакенѣ, куда она собиралась пріѣхать съ двумя своими дочерьми, старыми дѣвами,—имъ, вѣдь, ужъ было подъ тридцать, а самой Бабеттѣ всего восемнадцать!
Хорошенькій ротикъ все время былъ въ движеніи, но все, что болтала Бабетта, казалось Руди необыкновенно важнымъ, и онъ въ свою очередь разсказалъ ей все, что было нужно: разсказалъ, какъ часто бывалъ въ Бэ, какъ знакома ему мельница, какъ часто онъ любовался на Бабетту—хотя она-то, вѣроятно, и не замѣчала его. Разсказалъ онъ и о своемъ послѣднемъ посѣщеніи мельницы, куда пришелъ съ такими намѣреніями, которыхъ не смѣлъ теперь и высказать, но не засталъ дома ни ея, ни отца ея и узналъ, что они уѣхали далеко, далеко! Не такъ однако же далеко, чтобы нельзя было перелѣзть черезъ стѣну, преграждавшую путь!
Да, онъ сказалъ ей все это и даже еще больше—сказалъ, что любитъ ее, и что явился сюда… только ради нея, а вовсе не ради состязанія!
Бабетта совсѣмъ притихла: ужъ очень много, пожалуй, даже слишкомъ много довѣрилъ онъ ей заразъ!
Пока они гуляли, солнце сѣло за высокія горы, но Юнгфрау еще сіяла въ огненномъ вѣнцѣ, окруженная темно-зеленою рамкою сосѣднихъ лѣсовъ. Толпы людей безмолвно любовались величавою картиною; Руди съ Бабеттой тоже засмотрѣлись.
— Нигдѣ въ свѣтѣ не можетъ быть лучше!—сказала Бабетта.
— Нигдѣ!—отозвался Руди и взглянулъ на Бабетту.—Завтра я долженъ отправиться домой!—прибавилъ онъ немного спустя.
— Навѣсти насъ въ Бэ!—прошептала Бабетта.—Отецъ будетъ очень доволенъ!
груди. Крестная мать писала им два раза, а нынешний год они должны были опять свидеться с нею в Интерлакене, куда она собиралась приехать с двумя своими дочерьми, старыми девами, — им, ведь, уж было под тридцать, а самой Бабетте всего восемнадцать!
Хорошенький ротик всё время был в движении, но всё, что болтала Бабетта, казалось Руди необыкновенно важным, и он в свою очередь рассказал ей всё, что было нужно: рассказал, как часто бывал в Бэ, как знакома ему мельница, как часто он любовался на Бабетту — хотя она-то, вероятно, и не замечала его. Рассказал он и о своём последнем посещении мельницы, куда пришёл с такими намерениями, которых не смел теперь и высказать, но не застал дома ни её, ни отца её и узнал, что они уехали далеко, далеко! Не так однако же далеко, чтобы нельзя было перелезть через стену, преграждавшую путь!
Да, он сказал ей всё это и даже ещё больше — сказал, что любит её, и что явился сюда… только ради неё, а вовсе не ради состязания!
Бабетта совсем притихла: уж очень много, пожалуй, даже слишком много доверил он ей зараз!
Пока они гуляли, солнце село за высокие горы, но Юнгфрау ещё сияла в огненном венце, окружённая тёмно-зелёною рамкою соседних лесов. Толпы людей безмолвно любовались величавою картиною; Руди с Бабеттой тоже засмотрелись.
— Нигде в свете не может быть лучше! — сказала Бабетта.
— Нигде! — отозвался Руди и взглянул на Бабетту. — Завтра я должен отправиться домой! — прибавил он немного спустя.
— Навести нас в Бэ! — прошептала Бабетта. — Отец будет очень доволен!
Нелегкую ношу пришлось тащить на себѣ Руди, возвращаясь на слѣдующій день домой: три серебряныхъ кубка, два великолѣпныхъ ружья и серебряный кофейникъ! Ну этотъ-то пригодится, когда Руди обзаведется домкомъ! Но не это было главное. Кое-что поважнѣе несъ онъ, вѣрнѣе—несло его самого
Нелёгкую ношу пришлось тащить на себе Руди, возвращаясь на следующий день домой: три серебряных кубка, два великолепных ружья и серебряный кофейник! Ну этот-то пригодится, когда Руди обзаведётся домиком! Но не это было главное. Кое-что поважнее нёс он, вернее — несло его самого
