него, медленно подвигаясь впередъ по глубокому песку. На холмѣ возвышается большое, старинное зданіе; это бывшій Бёрглумскій монастырь; въ самомъ большомъ флигелѣ его до сихъ поръ—церковь. Мы доберемся до вершины холма лишь поздно вечеромъ, но погода стоитъ ясная, ночи свѣтлыя, такъ что можно ясно видѣть на много-много миль кругомъ; съ холма открывается видъ на поля и болота вплоть до Ольборгскаго фіорда, на степи и луга, вплоть до темно-синяго моря.
Ну вотъ мы и на холмѣ, съ грохотомъ катимся между гумномъ и овиномъ и заворачиваемъ въ ворота стараго замка; вдоль стѣнъ его—ряды липъ; тутъ онѣ защищены отъ вѣтра и непогоды и разрослись такъ, что почти закрыли всѣ окна.
Мы поднимаемся по каменной витой лѣстницѣ, проходимъ по длиннымъ корридорамъ подъ бревенчатыми потолками. Какъ странно гудитъ здѣсь вѣтеръ: снаружи или внутри—не разберешь. Жутко… А тутъ еще эти разсказы… Ну, да мало-ли что разсказываютъ, мало-ли что видятъ, когда боятся сами или хотятъ напугать другихъ! Разсказываютъ, что давно умершіе монахи скользятъ по корридорамъ въ церковь, гдѣ идетъ обѣдня; звуки молитвъ прорываются сквозь вой вѣтра. Наслушаешься такихъ разсказовъ, и душою овладѣваетъ странное настроеніе: начинаешь думать о старинѣ и такъ задумаешься, что невольно перенесешься въ тѣ времена.
О берегъ разбился корабль; слуги епископа уже на берегу; они не щадятъ тѣхъ, кого пощадило море; море смываетъ съ берега красную кровь, струящуюся изъ проломленныхъ череповъ. Выброшенный моремъ грузъ становится добычею епископа, а его тутъ не мало. Море выкатываетъ на берегъ бочки и боченки съ дорогимъ виномъ; все идетъ въ погреба епископа, и безъ того биткомъ набитые бочками съ медомъ и пивомъ. Кухня его полнымъ-полна битою дичью, колбасами и окороками; въ прудахъ плаваютъ жирные лещи и караси. Богатъ и могущественъ епископъ Бёрглумскій! Много у него земли и помѣстій, но ему все не довольно! Все должно преклоняться передъ Олуфомъ Глобомъ!
Въ Тю умеръ его богатый родичъ. „Родичъ родичу хуже врага“—справедливость этой пословицы пришлось испытать на себѣ вдовѣ умершаго. Мужъ ея владѣлъ всѣми землями въ краѣ, кромѣ монастырскихъ. Единственный сынъ находился въ чужихъ
него, медленно подвигаясь вперёд по глубокому песку. На холме возвышается большое, старинное здание; это бывший Бёрглумский монастырь; в самом большом флигеле его до сих пор — церковь. Мы доберёмся до вершины холма лишь поздно вечером, но погода стоит ясная, ночи светлые, так что можно ясно видеть на много-много миль кругом; с холма открывается вид на поля и болота вплоть до Ольборгского фиорда, на степи и луга, вплоть до тёмно-синего моря.
Ну вот мы и на холме, с грохотом катимся между гумном и овином и заворачиваем в ворота старого замка; вдоль стен его — ряды лип; тут они защищены от ветра и непогоды и разрослись так, что почти закрыли все окна.
Мы поднимаемся по каменной витой лестнице, проходим по длинным коридорам под бревенчатыми потолками. Как странно гудит здесь ветер: снаружи или внутри — не разберёшь. Жутко… А тут ещё эти рассказы… Ну, да мало ли что рассказывают, мало ли что видят, когда боятся сами или хотят напугать других! Рассказывают, что давно умершие монахи скользят по коридорам в церковь, где идёт обедня; звуки молитв прорываются сквозь вой ветра. Наслушаешься таких рассказов, и душою овладевает странное настроение: начинаешь думать о старине и так задумаешься, что невольно перенесёшься в те времена.
О берег разбился корабль; слуги епископа уже на берегу; они не щадят тех, кого пощадило море; море смывает с берега красную кровь, струящуюся из проломленных черепов. Выброшенный морем груз становится добычею епископа, а его тут немало. Море выкатывает на берег бочки и бочонки с дорогим вином; всё идёт в погреба епископа, и без того битком набитые бочками с мёдом и пивом. Кухня его полным-полна битою дичью, колбасами и окороками; в прудах плавают жирные лещи и караси. Богат и могуществен епископ Бёрглумский! Много у него земли и поместий, но ему всё недовольно! Всё должно преклоняться перед Олуфом Глобом!
В Тю умер его богатый родич. «Родич родичу хуже врага» — справедливость этой пословицы пришлось испытать на себе вдове умершего. Муж её владел всеми землями в крае, кроме монастырских. Единственный сын находился в чужих
