когда не будетъ—носикъ! Благодаря ему, я—король всего чайнаго стола. Сахарницѣ и сливочнику тоже выпало на долю услаждать вкусъ, но я—главный; я утоляю жажду людей; во мнѣ кипящая безвкусная вода перерабатывается въ китайскій ароматный напитокъ!“
Все это говорилъ чайникъ въ пору безпечальной юности. Тогда онъ стоялъ на накрытомъ столѣ; чай разливала тонкая изящная ручка, но не ловка она была, чайникъ выскользнулъ изъ нея, упалъ и—носика какъ не бывало, ручки тоже, о крышкѣ же и говорить нечего,—о ней сказано уже довольно. Калѣка-чайникъ безъ чувствъ лежалъ на полу, горячая вода бѣжала изъ него ручьемъ. Ему былъ нанесенъ тяжелый ударъ, и тяжелѣе всего было то, что смѣялись-то не надъ неловкою рукою, а надъ нимъ.
„Этого мнѣ никогда не забыть!“ говорилъ чайникъ, разсказывая впослѣдствіи свою біографію самому себѣ. „Меня прозвали калѣкою, ткнули куда-то въ уголъ, а на другой день подарили женщинѣ, получавшей обыкновенно остатки со стола. Пришлось мнѣ попасть въ бѣдную обстановку, стоять безъ пользы, безъ всякой цѣли—и внутренней и внѣшней. Но вотъ стоялъ я, стоялъ, и вдругъ—для меня началась новая, лучшая жизнь. Да, бываешь тѣмъ, а становишься совсѣмъ инымъ. Меня набили землею,—для чайника это то же, что быть зарытымъ въ землю, но въ эту землю посадили цвѣточную луковицу. Кто посадилъ, кто подарилъ ее мнѣ, не знаю, но она была дана мнѣ взамѣнъ китайской травки, взамѣнъ кипятка, взамѣнъ отбитой ручки и носика. Луковица лежала въ землѣ, лежала во мнѣ, стала моимъ сердцемъ, моимъ живымъ сердцемъ, какого прежде во мнѣ никогда не бывало. И во мнѣ зародилась жизнь, закипѣли силы, забился пульсъ; луковица пустила ростки; она готова была лопнуть отъ избытка мыслей и чувствъ. Они и вылились въ цвѣткѣ! Я любовался на него, я держалъ его въ своихъ объятіяхъ, я забывалъ себя самого ради его красоты. Какое блаженство забывать себя самого ради другихъ! А цвѣтокъ даже не сказалъ мнѣ за то спасибо, онъ и не думалъ обо мнѣ,—ему всѣ удивлялись, имъ всѣ восхищались, и если я былъ такъ радъ этому, то какъ же долженъ былъ радоваться онъ самъ? Но вотъ, однажды, я услышалъ слова: „такой цвѣтокъ достоинъ лучшаго горшка!“ Меня разбили… Ужасно было больно! Зато цвѣтокъ пересадили въ лучшій горшокъ! Меня же выбросили
когда не будет — носик! Благодаря ему, я — король всего чайного стола. Сахарнице и сливочнику тоже выпало на долю услаждать вкус, но я — главный; я утоляю жажду людей; во мне кипящая безвкусная вода перерабатывается в китайский ароматный напиток!»
Всё это говорил чайник в пору беспечальной юности. Тогда он стоял на накрытом столе; чай разливала тонкая изящная ручка, но не ловка́ она была, чайник выскользнул из неё, упал и — носика как не бывало, ручки тоже, о крышке же и говорить нечего, — о ней сказано уже довольно. Калека-чайник без чувств лежал на полу, горячая вода бежала из него ручьём. Ему был нанесён тяжёлый удар, и тяжелее всего было то, что смеялись-то не над неловкою рукою, а над ним.
«Этого мне никогда не забыть!» говорил чайник, рассказывая впоследствии свою биографию самому себе. «Меня прозвали калекою, ткнули куда-то в угол, а на другой день подарили женщине, получавшей обыкновенно остатки со стола. Пришлось мне попасть в бедную обстановку, стоять без пользы, без всякой цели — и внутренней и внешней. Но вот стоял я, стоял, и вдруг — для меня началась новая, лучшая жизнь. Да, бываешь тем, а становишься совсем иным. Меня набили землёю, — для чайника это то же, что быть зарытым в землю, но в эту землю посадили цветочную луковицу. Кто посадил, кто подарил её мне, не знаю, но она была дана мне взамен китайской травки, взамен кипятка, взамен отбитой ручки и носика. Луковица лежала в земле, лежала во мне, стала моим сердцем, моим живым сердцем, какого прежде во мне никогда не бывало. И во мне зародилась жизнь, закипели силы, забился пульс; луковица пустила ростки; она готова была лопнуть от избытка мыслей и чувств. Они и вылились в цветке! Я любовался на него, я держал его в своих объятиях, я забывал себя самого ради его красоты. Какое блаженство забывать себя самого ради других! А цветок даже не сказал мне за то спасибо, он и не думал обо мне, — ему все удивлялись, им все восхищались, и если я был так рад этому, то как же должен был радоваться он сам? Но вот, однажды, я услышал слова: «такой цветок достоин лучшего горшка!» Меня разбили… Ужасно было больно! Зато цветок пересадили в лучший горшок! Меня же выбросили
