ливай скорѣе! Только оботри рыльце, а то сливки съ усовъ каплютъ. Ну, а теперь я пойду подслушивать.
И домовой подкрался къ двери, а дверь-то стояла полуотворенною. Въ комнатѣ не было никого, кромѣ хозяйки и семинариста. Они говорили о томъ, что́ семинаристъ такъ прекрасно называлъ „печатью генія“ и ставилъ выше всякихъ горшковъ и кашъ въ любомъ хозяйствѣ.
— Господинъ Киссерупъ!—начала хозяйка.—Я хочу воспользоваться случаемъ, показать вамъ что-то, чего еще не показывала ни единой живой душѣ, особенно мужчинѣ,—мои маленькіе стишки. Нѣкоторые изъ нихъ, впрочемъ, нѣсколько длинноваты! Я назвала ихъ „спайки дщери Даніи“; я, знаете, люблю больше старинныя слова.
— Такъ и подобаетъ!—сказалъ семинаристъ.—Нѣмецкія же слова слѣдуетъ совсѣмъ изгнать изъ языка.
— Вотъ, я такъ и дѣлаю! Я никогда не говорю „Kleiner“ или „Butterdeig“, а всегда „лепешки“ и „сдобное тѣсто“.
И она вынула изъ ящика стола тетрадь въ свѣтло-зеленой обложкѣ, на которой красовались два клякса.
— Въ этой тетрадкѣ очень много серьезнаго!—сказала она.—Меня все больше тянетъ къ печальному. Вотъ „Ночные вздохи“, „Моя вечерняя заря“, вотъ „Наконецъ, я твоя, мой Клеменъ!“ Это стихотвореніе посвящено моему мужу, но его можно пропустить, хотя оно и очень прочувствовано и продумано. Вотъ „Обязанности хозяйки“—это лучшая вещь! Но всѣ стихи грустны,—въ этомъ моя сила. Тутъ есть только одна вещь въ шутливомъ духѣ. Я излила въ ней свои веселыя мысли—находятъ на человѣка и такія—мысли о… Да вы не смѣйтесь надо мною! Мысли о положеніи поэтессы! До сихъ поръ объ этомъ знала только я, да мой ящикъ, а теперь узнаете вотъ вы. Я люблю поэзію, и на меня часто находитъ поэтическое настроеніе. Въ такія минуты я сама не своя. Все это я и высказала въ „Крошкѣ Домовомъ!“ Вы, вѣдь, знаете старинное народное повѣрье о домашнемъ духѣ, который вѣчно проказитъ въ домѣ? И вотъ, я изобразила себя домомъ, а поэзію, волнующее меня поэтическое настроеніе—домовымъ. Я воспѣла могущество и величіе „Крошки Домового!“ Но вы должны дать мнѣ слово никогда не проговориться объ этомъ моему мужу или кому бы то ни было. Читайте вслухъ,—я хочу видѣть, разбираете-ли вы мой почеркъ!
И семинаристъ читалъ, а хозяйка слушала; слушалъ и до-
ливай скорее! Только оботри рыльце, а то сливки с усов каплют. Ну, а теперь я пойду подслушивать.
И домовой подкрался к двери, а дверь-то стояла полуотворённою. В комнате не было никого, кроме хозяйки и семинариста. Они говорили о том, что семинарист так прекрасно называл «печатью гения» и ставил выше всяких горшков и каш в любом хозяйстве.
— Господин Киссеруп! — начала хозяйка. — Я хочу воспользоваться случаем, показать вам что-то, чего ещё не показывала ни единой живой душе, особенно мужчине, — мои маленькие стишки. Некоторые из них, впрочем, несколько длинноваты! Я назвала их «спайки дщери Дании»; я, знаете, люблю больше старинные слова.
— Так и подобает! — сказал семинарист. — Немецкие же слова следует совсем изгнать из языка.
— Вот, я так и делаю! Я никогда не говорю «Kleiner» или «Butterdeig», а всегда «лепёшки» и «сдобное тесто».
И она вынула из ящика стола тетрадь в светло-зелёной обложке, на которой красовались два клякса.
— В этой тетрадке очень много серьёзного! — сказала она. — Меня всё больше тянет к печальному. Вот «Ночные вздохи», «Моя вечерняя заря», вот «Наконец, я твоя, мой Клемен!» Это стихотворение посвящено моему мужу, но его можно пропустить, хотя оно и очень прочувствовано и продумано. Вот «Обязанности хозяйки» — это лучшая вещь! Но все стихи грустны, — в этом моя сила. Тут есть только одна вещь в шутливом духе. Я излила в ней свои весёлые мысли — находят на человека и такие — мысли о… Да вы не смейтесь надо мною! Мысли о положении поэтессы! До сих пор об этом знала только я, да мой ящик, а теперь узнаете вот вы. Я люблю поэзию, и на меня часто находит поэтическое настроение. В такие минуты я сама не своя. Всё это я и высказала в «Крошке Домовом!» Вы, ведь, знаете старинное народное поверье о домашнем духе, который вечно проказит в доме? И вот, я изобразила себя домом, а поэзию, волнующее меня поэтическое настроение — домовым. Я воспела могущество и величие «Крошки Домового!» Но вы должны дать мне слово никогда не проговориться об этом моему мужу или кому бы то ни было. Читайте вслух, — я хочу видеть, разбираете ли вы мой почерк!
И семинарист читал, а хозяйка слушала; слушал и до-
