отвертѣться никому. Прожилъ человѣкъ свой вѣкъ, и смерть получаетъ приказъ зацѣловать его до смерти. Ну, тутъ и конецъ человѣку! Его поражаетъ солнечный лучъ свыше, и въ глазахъ у него темнѣетъ. Человѣческая душа, упавшая на землю звѣздочкою, снова возносится на небо звѣздочкою, но уже не для того, чтобы отдыхать въ цвѣткѣ или спать подъ листомъ кувшинки. Теперь ей предстоитъ нѣчто болѣе важное—вознестись въ великую страну вѣчности. Каково же тамъ—никто сказать не можетъ. Никто не заглядывалъ туда, даже аистъ, какъ онъ ни дальнозорокъ, какъ ни свѣдущъ. Онъ и не зналъ ничего больше о Пейрѣ, о Пейтерѣ же и Петрѣ могъ бы поразсказать еще многое, но о нихъ я уже наслушался довольно, да и вы, вѣроятно, тоже. Поэтому я поблагодарилъ аиста за его любезность. Но, что-жъ вы думаете? Онъ потребовалъ съ меня за этотъ простой разсказецъ три лягушки и змѣеныша,—онъ беретъ плату натурою! Хотите вы заплатить? Я не хочу! У меня нѣтъ ни лягушекъ, ни змѣенышей.
отвертеться никому. Прожил человек свой век, и смерть получает приказ зацеловать его до смерти. Ну, тут и конец человеку! Его поражает солнечный луч свыше, и в глазах у него темнеет. Человеческая душа, упавшая на землю звёздочкою, снова возносится на небо звёздочкою, но уже не для того, чтобы отдыхать в цветке или спать под листом кувшинки. Теперь ей предстоит нечто более важное — вознестись в великую страну вечности. Каково же там — никто сказать не может. Никто не заглядывал туда, даже аист, как он ни дальнозорок, как ни сведущ. Он и не знал ничего больше о Пейре, о Пейтере же и Петре мог бы порассказать ещё многое, но о них я уже наслушался довольно, да и вы, вероятно, тоже. Поэтому я поблагодарил аиста за его любезность. Но, что ж вы думаете? Он потребовал с меня за этот простой рассказец три лягушки и змеёныша, — он берёт плату натурою! Хотите вы заплатить? Я не хочу! У меня нет ни лягушек, ни змеёнышей.
Стоялъ старый замокъ, окруженный тинистыми рвами; велъ къ нему подъемный мостъ, который чаще бывалъ поднятъ, чѣмъ опущенъ,—не всякій гость пріятенъ! Въ стѣнахъ подъ крышей были бойницы; изъ нихъ стрѣляли, лили кипятокъ и даже растопленный свинецъ на головы враговъ, если тѣ подступали черезчуръ близко. Потолки въ замковыхъ покояхъ были высокіе, и хорошо, что такъ,—по крайней мѣрѣ было куда дѣваться дыму, выходившему изъ камина, гдѣ шипѣли огромныя сырыя коряги. По стѣнамъ висѣли портреты закованныхъ въ латы мужчинъ и гордыхъ дамъ въ платьяхъ изъ тяжелой матеріи. Самою же стройною, величественною изъ нихъ была сама нынѣшняя владѣтельница замка, Метта Могенсъ.
Разъ вечеромъ на замокъ напали разбойники, убили трехъ слугъ и цѣпную собаку, а вмѣсто нея посадили на цѣпь госпожу. Сами же разсѣлись въ залѣ и начали бражничать, попивая доброе вино и пиво изъ погребовъ замка.
И вотъ, госпожа Метта сидѣла на цѣпи и даже лаять не могла.
Вдругъ явился слуга разбойниковъ; онъ подкрался къ ней потихоньку, чтобы не замѣтили разбойники,—они бы убили его.
Стоял старый замок, окружённый тинистыми рвами; вёл к нему подъёмный мост, который чаще бывал поднят, чем опущен, — не всякий гость приятен! В стенах под крышей были бойницы; из них стреляли, лили кипяток и даже растопленный свинец на головы врагов, если те подступали чересчур близко. Потолки в замковых покоях были высокие, и хорошо, что так, — по крайней мере было куда деваться дыму, выходившему из камина, где шипели огромные сырые коряги. По стенам висели портреты закованных в латы мужчин и гордых дам в платьях из тяжёлой материи. Самою же стройною, величественною из них была сама нынешняя владетельница замка, Метта Могенс.
Раз вечером на замок напали разбойники, убили трёх слуг и цепную собаку, а вместо неё посадили на цепь госпожу. Сами же расселись в зале и начали бражничать, попивая доброе вино и пиво из погребов замка.
И вот, госпожа Метта сидела на цепи и даже лаять не могла.
Вдруг явился слуга разбойников; он подкрался к ней потихоньку, чтобы не заметили разбойники, — они бы убили его.
