Въ окрестность прибыли знатные-презнатные гости: самъ молодой король и его сводный братъ и товарищъ, господинъ Ульрикъ-Фредерикъ Гюльденлёве. Они вздумали поохотиться на дикихъ кабановъ и хотѣли провести денекъ въ усадьбѣ господина Груббе.
Гюльденлёве сидѣлъ за столомъ рядомъ съ Маріей, взялъ ее за подбородокъ и поцѣловалъ, словно они были въ родствѣ, но она закатила ему звонкую пощечину и сказала, что терпѣть его не можетъ. Онъ же, а за нимъ и всѣ остальные, принялись смѣяться, словно она ему и не вѣсть какую пріятную вещь сказала!
Да, должно быть, таки ея слова пришлись ему по вкусу: пять лѣтъ спустя, когда Маріи исполнилось семнадцать лѣтъ, на дворъ прискакалъ гонецъ съ письмомъ, въ которомъ господинъ Гюльденлёве просилъ руки благородной дѣвицы. Вотъ какъ!
— Онъ знатнѣйшій и любезнѣйшій кавалеръ въ королевствѣ!—сказалъ господинъ Груббе.—Такими женихами не брезгуютъ!
— Не очень-то онъ мнѣ нравится!—отвѣтила дочка, но все-таки не побрезговала знатнѣйшимъ человѣкомъ въ королевствѣ, столь близко стоявшимъ къ самому королю.
Приданое—серебро, мѣха и бѣлье—было отправлено въ Копенгагенъ на кораблѣ, сама невѣста отправилась туда сухимъ путемъ. Переѣздъ этотъ занялъ десять дней, корабль же съ приданымъ былъ задержанъ отчасти противными вѣтрами, отчасти безвѣтріемъ, и прибылъ на мѣсто лишь черезъ четыре мѣсяца, когда самой госпожи Гюльденлёве ужъ и слѣдъ простылъ.
— Лучше спать на соломѣ, чѣмъ на его шелковой постели!—сказала она.—Лучше буду ходить босикомъ, чѣмъ разъѣзжать съ нимъ въ каретѣ!
И вотъ, позднимъ ноябрьскимъ вечеромъ въ Оргусъ пріѣхали двѣ женщины: супруга Гюльденлёве—Марія Груббе и ея служанка. Онѣ прибыли туда изъ Вейле, куда приплыли на кораблѣ изъ Копенгагена. Скоро онѣ въѣхали и въ обнесенный каменною оградою дворъ замка господина Груббе. Не ласково встрѣтилъ отецъ дочку, но все же отвелъ ей комнату. Марія поселилась въ ней, получала по утрамъ хлѣбъ съ масломъ, но нельзя сказать, чтобы все остальное въ ея жизни шло, какъ по маслу. Крутой нравъ отца отзывался теперь и на ней, а она къ этому не привыкла, къ тому же сама была не изъ мяг-
В окрестность прибыли знатные-презнатные гости: сам молодой король и его сводный брат и товарищ, господин Ульрик-Фредерик Гюльденлёве. Они вздумали поохотиться на диких кабанов и хотели провести денёк в усадьбе господина Груббе.
Гюльденлёве сидел за столом рядом с Марией, взял её за подбородок и поцеловал, словно они были в родстве, но она закатила ему звонкую пощёчину и сказала, что терпеть его не может. Он же, а за ним и все остальные, принялись смеяться, словно она ему и невесть какую приятную вещь сказала!
Да, должно быть, таки её слова пришлись ему по вкусу: пять лет спустя, когда Марии исполнилось семнадцать лет, на двор прискакал гонец с письмом, в котором господин Гюльденлёве просил руки благородной девицы. Вот как!
— Он знатнейший и любезнейший кавалер в королевстве! — сказал господин Груббе. — Такими женихами не брезгуют!
— Не очень-то он мне нравится! — ответила дочка, но всё-таки не побрезговала знатнейшим человеком в королевстве, столь близко стоявшим к самому королю.
Приданое — серебро, меха и бельё — было отправлено в Копенгаген на корабле, сама невеста отправилась туда сухим путём. Переезд этот занял десять дней, корабль же с приданым был задержан отчасти противными ветрами, отчасти безветрием, и прибыл на место лишь через четыре месяца, когда самой госпожи Гюльденлёве уж и след простыл.
— Лучше спать на соломе, чем на его шёлковой постели! — сказала она. — Лучше буду ходить босиком, чем разъезжать с ним в карете!
И вот, поздним ноябрьским вечером в Оргус приехали две женщины: супруга Гюльденлёве — Мария Груббе и её служанка. Они прибыли туда из Вейле, куда приплыли на корабле из Копенгагена. Скоро они въехали и в обнесённый каменною оградою двор замка господина Груббе. Неласково встретил отец дочку, но всё же отвёл ей комнату. Мария поселилась в ней, получала по утрам хлеб с маслом, но нельзя сказать, чтобы всё остальное в её жизни шло, как по маслу. Крутой нрав отца отзывался теперь и на ней, а она к этому не привыкла, к тому же сама была не из мяг-
