29-ое февраля, а этотъ день, согласно обычаямъ, являлся въ старину днемъ свободы для женщинъ,—онѣ могли свататься сами, не дожидаясь, когда къ нимъ присватаются!
Суббота явилась старою ключницею, съ метлой и прочими аттрибутами чистки. Любимымъ блюдомъ ея былъ черствый хлѣбъ, сваренный въ пивѣ, но она все-таки не требовала, чтобы это блюдо было подано при семъ торжественномъ случаѣ всѣмъ; она готова была съѣсть его одна и съѣла.
И затѣмъ дни разсѣлись по мѣстамъ.
Такъ вотъ, они и обрисованы здѣсь всѣ, и могутъ послужить образцами для живыхъ картинъ въ домашнихъ спектакляхъ! Тамъ могутъ изобразить ихъ въ такомъ смѣшномъ видѣ, въ какомъ только сумѣютъ. Мы же, изображая ихъ, имѣли въ виду только карнавальную шутку,—февраль единственный мѣсяцъ въ году, имѣющій лишній день—мѣсяцъ карнавала!
29-ое февраля, а этот день, согласно обычаям, являлся в старину днём свободы для женщин, — они могли свататься сами, не дожидаясь, когда к ним присватаются!
Суббота явилась старою ключницею, с метлой и прочими атрибутами чистки. Любимым блюдом её был чёрствый хлеб, сваренный в пиве, но она всё-таки не требовала, чтобы это блюдо было подано при сем торжественном случае всем; она готова была съесть его одна и съела.
И затем дни расселись по местам.
Так вот, они и обрисованы здесь все, и могут послужить образцами для живых картин в домашних спектаклях! Там могут изобразить их в таком смешном виде, в каком только сумеют. Мы же, изображая их, имели ввиду только карнавальную шутку, — февраль единственный месяц в году, имеющий лишний день — месяц карнавала!
— Теперь я начну!—заявилъ вѣтеръ.
— Нѣтъ, ужъ, позвольте!—сказалъ дождь.—Теперь мой чередъ! Довольно вы стояли на углу, да выли, что было мочи!
— Такъ вотъ ваше спасибо за то, что я въ честь васъ вывертывалъ, да ломалъ зонтики тѣхъ господъ, что не желали имѣть съ вами дѣла!
— Слово за мною!—сказалъ солнечный лучъ.—Смирно!
И это было сказано съ такимъ блескомъ и величіемъ, что вѣтеръ сейчасъ же растянулся во всю длину. Но дождь все еще не хотѣлъ уняться, теребилъ вѣтеръ и говорилъ:
— Неужели мы это потерпимъ? Онъ вѣчно прорвется впередъ, этотъ господинъ! Не станемъ его слушать! Вотъ еще, очень нужно!
А солнечный лучъ началъ:
— Пролеталъ надъ бурнымъ моремъ лебедь; перья его блестѣли, словно золотыя; одно перо выпало и упало на большой торговый корабль, скользившій по морю на всѣхъ парусахъ. Перо запуталось въ курчавыхъ волосахъ молодого человѣка, надсмотрщика за товарами. Перо птицы счастья коснулось его чела, превратилось въ его рукѣ въ писчее перо, и онъ вскорѣ сталъ богатымъ купцомъ, которому ничего не стоило купить себѣ
— Теперь я начну! — заявил ветер.
— Нет, уж, позвольте! — сказал дождь. — Теперь мой черёд! Довольно вы стояли на углу, да выли, что было мочи!
— Так вот ваше спасибо за то, что я в честь вас вывёртывал, да ломал зонтики тех господ, что не желали иметь с вами дела!
— Слово за мною! — сказал солнечный луч. — Смирно!
И это было сказано с таким блеском и величием, что ветер сейчас же растянулся во всю длину. Но дождь всё ещё не хотел уняться, теребил ветер и говорил:
— Неужели мы это потерпим? Он вечно прорвётся вперёд, этот господин! Не станем его слушать! Вот ещё, очень нужно!
А солнечный луч начал:
— Пролетал над бурным морем лебедь; перья его блестели, словно золотые; одно перо выпало и упало на большой торговый корабль, скользивший по морю на всех парусах. Перо запуталось в курчавых волосах молодого человека, надсмотрщика за товарами. Перо птицы счастья коснулось его чела, превратилось в его руке в писчее перо, и он вскоре стал богатым купцом, которому ничего не стоило купить себе
