власть у отца и матери,—она была страсть какая своевольная, да къ тому же на диво миленькая и непослушная.
Какъ только блоха показала свои штуки: сдѣлала ружьемъ на караулъ и выстрѣлила изъ пушки, принцесса влюбилась въ нее и воскликнула:
— Она или никто! Я выйду за нее замужъ!
Принцесса совсѣмъ одичала отъ любви, а и безъ того-то ужъ была дикая.
— Милое, дорогое дитятко! Умница ты наша!—заговорилъ ея отецъ.—Да если бы можно было сначала сдѣлать изъ блохи человѣка!
— Не твое дѣло, старый!—отрѣзала принцесса, и это было съ ея стороны не очень-то мило,—она, вѣдь, говорила съ отцомъ. Но ужъ такая она была дикая!
Она посадила блоху себѣ на руку и сказала ей:
— Теперь ты человѣкъ и царствуешь вмѣстѣ со мною! Но ты должна дѣлать, что я хочу, иначе я убью тебя и съѣмъ профессора!
Профессору отвели большой залъ. Стѣны были изъ сахарнаго тростника,—знай лижи себѣ вволю, но онъ не былъ лакомкой. Вмѣсто же постели ему дали висячую койку, и онъ покачивался въ ней, какъ въ корзинѣ воздушнаго шара, о которомъ не переставалъ мечтать.
Блоха осталась у принцессы, сидѣла на ея маленькой ручкѣ и на шейкѣ: принцесса выдернула у себя изъ головы волосъ, и велѣла профессору обвязать его вокругъ ножки блохи, другой же конецъ волоса прикрѣпила къ большому куску коралла, красовавшемуся у нея въ ухѣ.
То-то настало блаженное времечко для принцессы, да и для блохи тоже—по мнѣнію первой. Но профессоръ не былъ доволенъ: онъ былъ путешественникъ въ душѣ, любилъ странствовать изъ города въ городъ и читать въ газетахъ похвалы своему терпѣнію и ловкости, которыя помогли ему обучить блоху разнымъ человѣческимъ штукамъ. Изо дня въ день качался онъ въ своей койкѣ, ничего не дѣлая, только ѣлъ да пилъ. Пища ему отпускалась хорошая: свѣжія птичьи яйца, слоновьи глаза и жареныя ляжки жирафа. Людоѣды питаются не однимъ человѣческимъ мясомъ; оно у нихъ только считается самымъ изысканнымъ блюдомъ.
— Особенно хороши дѣтскія плечики подъ крѣпкимъ соусомъ!—говорила мать принцессы.
власть у отца и матери, — она была страсть какая своевольная, да к тому же на диво миленькая и непослушная.
Как только блоха показала свои штуки: сделала ружьём на караул и выстрелила из пушки, принцесса влюбилась в неё и воскликнула:
— Она или никто! Я выйду за неё замуж!
Принцесса совсем одичала от любви, а и без того-то уж была дикая.
— Милое, дорогое дитятко! Умница ты наша! — заговорил её отец. — Да если бы можно было сначала сделать из блохи человека!
— Не твоё дело, старый! — отрезала принцесса, и это было с её стороны не очень-то мило, — она, ведь, говорила с отцом. Но уж такая она была дикая!
Она посадила блоху себе на руку и сказала ей:
— Теперь ты человек и царствуешь вместе со мною! Но ты должна делать, что я хочу, иначе я убью тебя и съем профессора!
Профессору отвели большой зал. Стены были из сахарного тростника, — знай лижи себе вволю, но он не был лакомкой. Вместо же постели ему дали висячую койку, и он покачивался в ней, как в корзине воздушного шара, о котором не переставал мечтать.
Блоха осталась у принцессы, сидела на её маленькой ручке и на шейке: принцесса выдернула у себя из головы волос, и велела профессору обвязать его вокруг ножки блохи, другой же конец волоса прикрепила к большому куску коралла, красовавшемуся у неё в ухе.
То-то настало блаженное времечко для принцессы, да и для блохи тоже — по мнению первой. Но профессор не был доволен: он был путешественник в душе, любил странствовать из города в город и читать в газетах похвалы своему терпению и ловкости, которые помогли ему обучить блоху разным человеческим штукам. Изо дня в день качался он в своей койке, ничего не делая, только ел да пил. Пища ему отпускалась хорошая: свежие птичьи яйца, слоновьи глаза и жареные ляжки жирафа. Людоеды питаются не одним человеческим мясом; оно у них только считается самым изысканным блюдом.
— Особенно хороши детские плечики под крепким соусом! — говорила мать принцессы.
