жизни? Я сознаю,—продолжалъ онъ:—какую безконечную милость оказалъ Онъ въ этой жизни мнѣ, и когда настанетъ мой смертный часъ, я закрою глаза, съ благодарностью благословляя Его имя! Если же Онъ даруетъ мнѣ вдобавокъ вѣчную жизнь, то я приму ее, какъ новую безконечную милость!» «Такъ можете говорить вы!» сказалъ я: «Господь излилъ на васъ свои щедроты на землѣ; не обдѣлилъ Онъ и меня, но сколько людей поставлены на этомъ свѣтѣ совсѣмъ въ иныя условія, брошены въ свѣтъ больными и тѣломъ и духомъ, обречены на горе и нужду! Зачѣмъ же они должны такъ страдать, откуда такое неравенство? Оно было бы несправедливостью, а Господь не можетъ ея допустить! Онъ воздаетъ, возвышаетъ и разрѣшаетъ то, чего мы не въ силахъ разрѣшить!» Вотъ эти-то мысли и были положены въ основу разсказа «На дюнахъ». По выходѣ его въ свѣтъ, одинъ критикъ отозвался, что слова сомнѣнія, на которыхъ построена вся сказка, врядъ-ли были услышаны мною отъ кого-либо, не говоря уже о томъ, чтобы я самъ могъ носить ихъ въ своей душѣ, и что разсказъ вслѣдствіе этого грѣшитъ противъ истины. Насколько помню, этимъ же критикомъ, или другимъ столь же свѣдущимъ лицомъ, было высказано также, что всякій, кто прочтетъ мои описанія Ютландіи и Скагена и самъ отправится туда въ чаяніи найти такую именно поэтическую природу, навѣрно разочаруется. Случилось, однако, такъ, что г. Бринкъ Сейделинъ, человѣкъ, который лучше всѣхъ могъ судить о правдивости моихъ описаній (онъ самъ далъ превосходное описаніе Скагена въ «Областныхъ вѣдомостяхъ»), какъ-разъ явился ко мнѣ, чтобы выразить свое искреннее удовольствіе по поводу вѣрности и правдивости, съ которыми я обрисовалъ тамошнюю природу. Получилъ я затѣмъ письмо и отъ скагенскаго священника: и ему очень понравились описанія природы—главнымъ образомъ своею правдивостью. Кончалось же его письмо такъ: «Мы сами готовы повѣрить вашему разсказу и говорить чужеземцамъ, посѣщающимъ песчаную насыпь надъ церковью: «Здѣсь погребенъ Юргенъ!»
Одинъ молодой человѣкъ изъ мѣстныхъ жителей оказалъ мнѣ, во время моего пребыванія на дюнахъ, большое вниманіе, ѣздилъ со мной по окрестностямъ и къ «старому Скагену». По дорогѣ туда мы проѣзжали мимо засыпанной церкви, отъ которой виднѣлся лишь верхъ колокольни, служившій какъ бы маякомъ для моряковъ. Спутникъ мой не захотѣлъ предпринять утомительной прогулки по песку, я же слѣзъ съ телѣги и одинъ взобрался на насыпь, которую затѣмъ и описалъ въ своемъ разсказѣ. И вдругъ, я слышу потомъ, что мой вообще любезный проводникъ, прочитавъ «На дюнахъ», разсказываетъ, что я ни-
жизни? Я сознаю, — продолжал он: — какую бесконечную милость оказал Он в этой жизни мне, и когда настанет мой смертный час, я закрою глаза, с благодарностью благословляя Его имя! Если же Он дарует мне вдобавок вечную жизнь, то я приму её, как новую бесконечную милость!» «Так можете говорить вы!» сказал я: «Господь излил на вас свои щедроты на земле; не обделил Он и меня, но сколько людей поставлены на этом свете совсем в иные условия, брошены в свет больными и телом и духом, обречены на горе и нужду! Зачем же они должны так страдать, откуда такое неравенство? Оно было бы несправедливостью, а Господь не может её допустить! Он воздаёт, возвышает и разрешает то, чего мы не в силах разрешить!» Вот эти-то мысли и были положены в основу рассказа «На дюнах». По выходе его в свет, один критик отозвался, что слова сомнения, на которых построена вся сказка, вряд ли были услышаны мною от кого-либо, не говоря уже о том, чтобы я сам мог носить их в своей душе, и что рассказ вследствие этого грешит против истины. Насколько помню, этим же критиком, или другим столь же сведущим лицом, было высказано также, что всякий, кто прочтёт мои описания Ютландии и Скагена и сам отправится туда в чаянии найти такую именно поэтическую природу, наверно разочаруется. Случилось, однако, так, что г. Бринк Сейделин, человек, который лучше всех мог судить о правдивости моих описаний (он сам дал превосходное описание Скагена в «Областных ведомостях»), как раз явился ко мне, чтобы выразить своё искреннее удовольствие по поводу верности и правдивости, с которыми я обрисовал тамошнюю природу. Получил я затем письмо и от скагенского священника: и ему очень понравились описания природы — главным образом своею правдивостью. Кончалось же его письмо так: «Мы сами готовы поверить вашему рассказу и говорить чужеземцам, посещающим песчаную насыпь над церковью: «Здесь погребён Юрген!»
Один молодой человек из местных жителей оказал мне, во время моего пребывания на дюнах, большое внимание, ездил со мной по окрестностям и к «старому Скагену». По дороге туда мы проезжали мимо засыпанной церкви, от которой виднелся лишь верх колокольни, служивший как бы маяком для моряков. Спутник мой не захотел предпринять утомительной прогулки по песку, я же слез с телеги и один взобрался на насыпь, которую затем и описал в своём рассказе. И вдруг, я слышу потом, что мой вообще любезный проводник, прочитав «На дюнах», рассказывает, что я ни-
