я и не хочу! Ишь, таращатся на меня!—говорила она и въ конецъ ожесточилась и озлобилась на всѣхъ людей.—Обрадовались, нашли теперь, о чемъ галдѣть! У, какъ я терзаюсь!
Слышала она также, какъ исторію ея разсказывали дѣтямъ, и малютки называли ее „безбожницею“.—Она такая гадкая! Пусть теперь помучается хорошенько!—говорили дѣти.
Только одно дурное слышала о себѣ Инге изъ дѣтскихъ устъ.
Но вотъ разъ, терзаясь отъ голода и злобы, слышитъ она опять свое имя и свою исторію. Ее разсказывали одной невинной, маленькой дѣвочкѣ, и малютка вдругъ залилась слезами о спѣсивой, суетной Инге.
— И неужели она никогда не вернется сюда, наверхъ?—спросила малютка.
— Никогда!—отвѣтили ей.
— А если она попроситъ прощенія, обѣщаетъ никогда больше такъ не дѣлать?
— Да она вовсе не хочетъ просить прощенія!
— Ахъ, какъ бы мнѣ хотѣлось, чтобы она попросила прощенія!—сказала дѣвочка и долго не могла утѣшиться.—Я бы отдала свой кукольный домикъ, только бы ей позволили вернуться на землю! Бѣдная, бѣдная Инге!
Слова эти дошли до сердца Инге, и ей стало какъ будто полегче: въ первый разъ нашлась живая душа, которая сказала: „бѣдная, Инге!“ и не прибавила ни слова о ея грѣхѣ. Маленькая, невинная дѣвочка плакала и просила за нее!.. Какое-то странное чувство охватило душу Инге; она бы, кажется, заплакала сама, да не могла, и это было новымъ мученіемъ.
На землѣ годы летѣли стрѣлою, подъ землею же все оставалось попрежнему. Инге слышала свое имя все рѣже и рѣже,—на землѣ вспоминали о ней все меньше и меньше. Но однажды долетѣлъ до нея вздохъ: „Инге! Инге! Какъ ты огорчила меня! Я всегда это предвидѣла!“ Это умирала мать Инге.
Слышала она иногда свое имя и изъ устъ старыхъ хозяевъ. Хозяйка, впрочемъ, выражалась всегда смиренно: „Можетъ быть, мы еще свидимся съ тобою, Инге! Никто не знаетъ, куда попадетъ!“
Но Инге-то знала, что ея почтенной госпожѣ не попасть туда, куда попала она.
Медленно, мучительно медленно ползло время.
И вотъ, Инге опять услышала свое имя и увидѣла, какъ надъ нею блеснули двѣ яркія звѣздочки: это закрылась на землѣ
я и не хочу! Ишь, таращатся на меня! — говорила она и вконец ожесточилась и озлобилась на всех людей. — Обрадовались, нашли теперь, о чём галдеть! У, как я терзаюсь!
Слышала она также, как историю её рассказывали детям, и малютки называли её «безбожницею». — Она такая гадкая! Пусть теперь помучается хорошенько! — говорили дети.
Только одно дурное слышала о себе Инге из детских уст.
Но вот раз, терзаясь от голода и злобы, слышит она опять своё имя и свою историю. Её рассказывали одной невинной, маленькой девочке, и малютка вдруг залилась слезами о спесивой, суетной Инге.
— И неужели она никогда не вернётся сюда, наверх? — спросила малютка.
— Никогда! — ответили ей.
— А если она попросит прощения, обещает никогда больше так не делать?
— Да она вовсе не хочет просить прощения!
— Ах, как бы мне хотелось, чтобы она попросила прощения! — сказала девочка и долго не могла утешиться. — Я бы отдала свой кукольный домик, только бы ей позволили вернуться на землю! Бедная, бедная Инге!
Слова эти дошли до сердца Инге, и ей стало как будто полегче: в первый раз нашлась живая душа, которая сказала: «бедная, Инге!» и не прибавила ни слова о её грехе. Маленькая, невинная девочка плакала и просила за неё!.. Какое-то странное чувство охватило душу Инге; она бы, кажется, заплакала сама, да не могла, и это было новым мучением.
На земле годы летели стрелою, под землёю же всё оставалось по-прежнему. Инге слышала своё имя всё реже и реже, — на земле вспоминали о ней всё меньше и меньше. Но однажды долетел до неё вздох: «Инге! Инге! Как ты огорчила меня! Я всегда это предвидела!» Это умирала мать Инге.
Слышала она иногда своё имя и из уст старых хозяев. Хозяйка, впрочем, выражалась всегда смиренно: «Может быть, мы ещё свидимся с тобою, Инге! Никто не знает, куда попадёт!»
Но Инге-то знала, что её почтенной госпоже не попасть туда, куда попала она.
Медленно, мучительно медленно ползло время.
И вот, Инге опять услышала своё имя и увидела, как над нею блеснули две яркие звёздочки: это закрылась на земле
