начиналъ искренно молиться и просить, чтобы Она помиловала меня, бѣдняжку.
Вечерняя молитва передъ образомъ была единственнымъ связующимъ звеномъ между мною и другими дѣтьми. Я велъ вообще тихую, сосредоточенную жизнь мечтателя, могъ по цѣлымъ часамъ одинъ-одинешенекъ лежать на спинѣ и смотрѣть въ окно на дивное голубое итальянское небо и на удивительную игру красокъ при заходѣ солнца, когда облака принимали фіолетовые оттѣнки, а самый сводъ небесный горѣлъ золотомъ. Какъ часто хотѣлось мнѣ полетѣть туда, туда, за Квириналъ и дома, къ высокимъ пиніямъ, вырисовывавшимся гигантскими тѣнями на пурпуровомъ фонѣ неба. Совершенно иного рода зрѣлище открывалось изъ противоположнаго окошка нашей комнаты. Изъ него видны были нашъ и сосѣдній дворъ; оба представляли небольшія площадки, тѣсно сжатыя высокими стѣнами домовъ и затемненныя огромными, нависшими надъ ними деревянными галлереями. Посреди каждаго двора былъ каменный колодезь, и пространство вокругъ него было до того узко, что двумъ встрѣчнымъ, пожалуй, и не разойтись было. Сверху, изъ своего окна, я могъ такимъ образомъ видѣть лишь эти два глубокихъ колодца, поросшихъ тонкою, нѣжною зеленью, «Венериными волосами», какъ ее называютъ. Глядя въ ихъ безпросвѣтную глубину, я какъ будто глядѣлъ въ нѣдра самой земли, и воображеніе рисовало мнѣ рядъ причудливыхъ картинъ. Мать, впрочемъ, украсила окошко большимъ пучкомъ розогъ, чтобы я постоянно видѣлъ, какіе растутъ на немъ для меня плоды на тотъ случай, если я полѣзу туда, да не вывалюсь и не утону.
Но теперь я перейду къ описанію происшествія, чуть было не положившаго конецъ сказкѣ моей жизни, прежде нежели она успѣла достигнуть болѣе сложнаго развитія.
начинал искренно молиться и просить, чтобы Она помиловала меня, бедняжку.
Вечерняя молитва перед образом была единственным связующим звеном между мною и другими детьми. Я вёл вообще тихую, сосредоточенную жизнь мечтателя, мог по целым часам один-одинёшенек лежать на спине и смотреть в окно на дивное голубое итальянское небо и на удивительную игру красок при заходе солнца, когда облака принимали фиолетовые оттенки, а самый свод небесный горел золотом. Как часто хотелось мне полететь туда, туда, за Квиринал и дома, к высоким пиниям, вырисовывавшимся гигантскими тенями на пурпуровом фоне неба. Совершенно иного рода зрелище открывалось из противоположного окошка нашей комнаты. Из него видны были наш и соседний двор; оба представляли небольшие площадки, тесно сжатые высокими стенами домов и затемнённые огромными, нависшими над ними деревянными галереями. Посреди каждого двора был каменный колодезь, и пространство вокруг него было до того узко, что двум встречным, пожалуй, и не разойтись было. Сверху, из своего окна, я мог таким образом видеть лишь эти два глубоких колодца, поросших тонкою, нежною зеленью, «Венериными волосами», как её называют. Глядя в их беспросветную глубину, я как будто глядел в недра самой земли, и воображение рисовало мне ряд причудливых картин. Мать, впрочем, украсила окошко большим пучком розог, чтобы я постоянно видел, какие растут на нём для меня плоды на тот случай, если я полезу туда, да не вывалюсь и не утону.
Но теперь я перейду к описанию происшествия, чуть было не положившего конец сказке моей жизни, прежде нежели она успела достигнуть более сложного развития.
Жилецъ нашъ, молодой художникъ, бралъ меня иногда съ собою, отправляясь бродить за городъ; я не мѣшалъ ему, пока онъ срисовывалъ какой-нибудь видъ, когда же онъ кончалъ работу, забавлялъ его своею болтовней,—онъ уже сталъ понимать нашъ языкъ. Однажды я побывалъ съ нимъ и въ «curia hostilia», въ глубокихъ подземныхъ пещерахъ, гдѣ въ древности держали дикихъ звѣрей для игрищъ въ циркѣ, во время которыхъ безвинныхъ плѣнниковъ бросали на растерзаніе кровожаднымъ гіенамъ и львамъ.
Темные переходы, глухія каменныя стѣны, о которыя проводникъ нашъ, монахъ, безпрестанно ударялъ горящимъ факеломъ, глубокія ка-
Жилец наш, молодой художник, брал меня иногда с собою, отправляясь бродить за город; я не мешал ему, пока он срисовывал какой-нибудь вид, когда же он кончал работу, забавлял его своею болтовнёй, — он уже стал понимать наш язык. Однажды я побывал с ним и в «curia hostilia», в глубоких подземных пещерах, где в древности держали диких зверей для игрищ в цирке, во время которых безвинных пленников бросали на растерзание кровожадным гиенам и львам.
Тёмные переходы, глухие каменные стены, о которые проводник наш, монах, беспрестанно ударял горящим факелом, глубокие ка-
