Въ воздухѣ слышался свистъ, словно надъ нами проносились несмѣтныя стаи птицъ. Федериго былъ въ такомъ же восторгѣ, какъ и я. Спускъ съ горы по мягкому пеплу какъ нельзя болѣе соотвѣтствовалъ нашему душевному настроенію. Мы какъ будто неслись по воздуху, скользили, бѣжали и падали на пепелъ, мягкій, какъ только что выпавшій снѣгъ. Всего десять минутъ понадобилось намъ, чтобы пройти то разстояніе, на которое при подъемѣ пошелъ цѣлый часъ. Вѣтеръ улегся; у хижины пустынника дожидались насъ ослы, а въ хижинѣ сидѣлъ нашъ ученый, который отказался отъ утомительнаго восхожденія на гору. Меня же оно словно возродило къ новой жизни, и взоръ мой все обращался назадъ. Лава свѣтилась издали колоссальными огненными звѣздами; отъ лучей мѣсяца было свѣтло какъ днемъ. Мы направились вдоль залива, любуясь двумя длинными—голубоватою и красноватою полосами, дрожавшими на его зеркальной поверхности; это отражались въ водѣ лучи луны и лавы. Духъ мой обрѣлъ силу, понятія и мысли—необыкновенную ясность; со мною, если позволено будетъ сравнить ничтожное съ великимъ, произошло то же, что съ Боккачіо, посѣтившимъ могилу Виргилія: впечатлѣнія даннаго мѣста и обстановки наложили свою печать на всю мою умственную дѣятельность въ будущемъ. Боккачіо заплакалъ на могилѣ великаго поэта, и міръ обрѣлъ новаго; грозное величіе Везувія уничтожило во мнѣ чувства малодушія и сомнѣнія, заставило меня воспрянуть духомъ; вотъ почему этотъ день такъ крѣпко и запечатлѣлся въ моей памяти, вотъ почему я такъ подробно и описалъ свое восхожденіе на вулканъ, стараясь показать, какъ всѣ эти впечатлѣнія отразились въ моей душѣ.
Маретти пригласилъ насъ къ себѣ; на мгновенье я какъ-то смутился и испугался при мысли опять увидѣться съ Сантой послѣ того, что произошло въ послѣдній разъ, но чувство это было побѣждено общимъ моимъ душевнымъ настроеніемъ. Санта дружески протянула мнѣ руку, налила намъ въ бокалы вина, была такъ весела и проста, что я, наконецъ, сталъ упрекать себя за свое рѣзкое осужденіе ея. Это мои мысли были нечисты, оттого-то я и принялъ ея сердечное участіе, высказанное, правда, съ увлеченіемъ южанки, за порывъ чувственной страсти. И я старался загладить свою вину шутками и дружески-непринужденнымъ обращеніемъ. Во взглядѣ Санты я прочелъ, что она поняла меня и питаетъ ко мнѣ тѣ же истинно сестринскія участіе и любовь.
Супруги Маретти еще ни разу не слыхали моей импровизаціи и попросили меня доставить имъ это удовольствіе. Я воспѣлъ наше восхожденіе на Везувій, и меня наградили восторженными рукоплесканіями. То, что Аннунціата выражала молча однимъ своимъ взоромъ, выливалось краснорѣчивымъ потокомъ изъ устъ Санты, и краснорѣчіе еще возвышало ея красоту; выразительные взгляды ея глубоко западали мнѣ въ душу.
В воздухе слышался свист, словно над нами проносились несметные стаи птиц. Федериго был в таком же восторге, как и я. Спуск с горы по мягкому пеплу как нельзя более соответствовал нашему душевному настроению. Мы как будто неслись по воздуху, скользили, бежали и падали на пепел, мягкий, как только что выпавший снег. Всего десять минут понадобилось нам, чтобы пройти то расстояние, на которое при подъёме пошёл целый час. Ветер улёгся; у хижины пустынника дожидались нас ослы, а в хижине сидел наш учёный, который отказался от утомительного восхождения на гору. Меня же оно словно возродило к новой жизни, и взор мой всё обращался назад. Лава светилась издали колоссальными огненными звёздами; от лучей месяца было светло как днём. Мы направились вдоль залива, любуясь двумя длинными — голубоватою и красноватою полосами, дрожавшими на его зеркальной поверхности; это отражались в воде лучи луны и лавы. Дух мой обрёл силу, понятия и мысли — необыкновенную ясность; со мною, если позволено будет сравнить ничтожное с великим, произошло то же, что с Боккачио, посетившим могилу Вергилия: впечатления данного места и обстановки наложили свою печать на всю мою умственную деятельность в будущем. Боккачио заплакал на могиле великого поэта, и мир обрёл нового; грозное величие Везувия уничтожило во мне чувства малодушия и сомнения, заставило меня воспрянуть духом; вот почему этот день так крепко и запечатлелся в моей памяти, вот почему я так подробно и описал своё восхождение на вулкан, стараясь показать, как все эти впечатления отразились в моей душе.
Маретти пригласил нас к себе; на мгновенье я как-то смутился и испугался при мысли опять увидеться с Сантой после того, что произошло в последний раз, но чувство это было побеждено общим моим душевным настроением. Санта дружески протянула мне руку, налила нам в бокалы вина, была так весела и проста, что я, наконец, стал упрекать себя за своё резкое осуждение её. Это мои мысли были нечисты, оттого-то я и принял её сердечное участие, высказанное, правда, с увлечением южанки, за порыв чувственной страсти. И я старался загладить свою вину шутками и дружески-непринуждённым обращением. Во взгляде Санты я прочёл, что она поняла меня и питает ко мне те же истинно сестринские участие и любовь.
Супруги Маретти ещё ни разу не слыхали моей импровизации и попросили меня доставить им это удовольствие. Я воспел наше восхождение на Везувий, и меня наградили восторженными рукоплесканиями. То, что Аннунциата выражала молча одним своим взором, выливалось красноречивым потоком из уст Санты, и красноречие ещё возвышало её красоту; выразительные взгляды её глубоко западали мне в душу.
