нуться обратно въ Салерно: ночевать въ Пестумѣ нельзя, да и дорога туда не безопасна. Насъ поэтому сопровождалъ вооруженный конвой. По обѣ стороны дороги шли апельсинные сады, вѣрнѣе—рощи; мы переправились черезъ рѣку Селу, отражающую въ зеркалѣ своихъ водъ плакучія ивы и лавровыя деревья. Тучныя хлѣбныя поля были окаймлены цѣпью горъ. По дорогѣ росли алоэ и кактусы; вообще растительность поражала своимъ богатствомъ. Наконецъ, мы завидѣли и воздвигнутые двѣ тысячи лѣтъ тому назадъ величественные храмы, поражающіе красотою и чистотою стиля. Они-то, жалкій постоялый дворъ, три бѣдныхъ домика, да нѣсколько соломенныхъ шалашей и составляли теперь весь, нѣкогда знаменитый, городъ. Мы не нашли здѣсь ни одного розоваго куста, а въ древности Пестумъ славился розами; въ тѣ времена окрестности его алѣли пурпуромъ, а теперь отливали тою же синевою, какъ и цѣпи горъ. Между репейникомъ и другими кустами массами пробивались душистыя фіалки. Да, растительность здѣсь поражала своею роскошью, храмы красотой, а жители бѣдностью. Насъ обступили цѣлыя толпы нищихъ, напоминавшихъ дикарей съ острововъ южнаго океана. Мужчины ходили въ длинныхъ, вывернутыхъ шерстью наружу, овчинныхъ тулупахъ, но съ голыми ногами; густые черные волосы космами висѣли вокругъ бронзовыхъ лицъ. Стройныя, прекрасно сложенныя, дѣвушки тоже ходили полунагія, въ однѣхъ коротенькихъ рваныхъ юбкахъ; голыя плечи были прикрыты темными плащами изъ грубой матеріи, а длинные черные волосы связаны на затылкѣ въ узелъ; глаза горѣли огнемъ. Между ними я замѣтилъ дѣвушку лѣтъ одиннадцати; она не была похожа ни на Аннунціату, ни на Санту, но могла назваться самою богинею красоты. Глядя на нее, я вспомнилъ Венеру Медицейскую, которую описывала мнѣ Аннунціата. Я не могъ бы влюбиться въ нее, но готовъ былъ преклониться передъ ея красотою. Она стояла нѣсколько поодаль отъ остальныхъ нищихъ; четырехугольный кусокъ какой-то темной матеріи свободно висѣлъ на одномъ плечѣ; другое же плечо, грудь, руки и ноги были обнажены. Видно было, однако, что и она заботится о своей внѣшности: на гладко причесанныхъ волосахъ красовался вѣнокъ изъ фіалокъ, обрамлявшій ея прекрасный, чистый лобъ. Лицо дѣвушки выражало умъ, стыдливость и какую-то затаенную скорбь; глаза были опущены внизъ, словно она чего-то искала на землѣ.
Дженаро первый замѣтилъ ее и, хотя она не говорила ни слова, далъ ей монету; потомъ взялъ ее за подбородокъ и заявилъ, что она черезчуръ красива, чтобы ходить по-міру. Франческа и Фабіани были съ нимъ вполнѣ согласны. Нѣжный румянецъ разлился по смуглому лицу дѣвушки; она подняла глаза, и я увидѣлъ, что она слѣпа. Мнѣ тоже хотѣлось дать ей денегъ, но я не смѣлъ. Когда же остальное общество, преслѣдуемое
нуться обратно в Салерно: ночевать в Пестуме нельзя, да и дорога туда не безопасна. Нас поэтому сопровождал вооружённый конвой. По обе стороны дороги шли апельсинные сады, вернее — рощи; мы переправились через реку Селу, отражающую в зеркале своих вод плакучие ивы и лавровые деревья. Тучные хлебные поля были окаймлены цепью гор. По дороге росли алоэ и кактусы; вообще растительность поражала своим богатством. Наконец, мы завидели и воздвигнутые две тысячи лет тому назад величественные храмы, поражающие красотою и чистотою стиля. Они-то, жалкий постоялый двор, три бедных домика, да несколько соломенных шалашей и составляли теперь весь, некогда знаменитый, город. Мы не нашли здесь ни одного розового куста, а в древности Пестум славился розами; в те времена окрестности его алели пурпуром, а теперь отливали тою же синевою, как и цепи гор. Между репейником и другими кустами массами пробивались душистые фиалки. Да, растительность здесь поражала своею роскошью, храмы красотой, а жители бедностью. Нас обступили целые толпы нищих, напоминавших дикарей с островов южного океана. Мужчины ходили в длинных, вывернутых шерстью наружу, овчинных тулупах, но с голыми ногами; густые чёрные волосы космами висели вокруг бронзовых лиц. Стройные, прекрасно сложенные, девушки тоже ходили полунагие, в одних коротеньких рваных юбках; голые плечи были прикрыты тёмными плащами из грубой материи, а длинные чёрные волосы связаны на затылке в узел; глаза горели огнём. Между ними я заметил девушку лет одиннадцати; она не была похожа ни на Аннунциату, ни на Санту, но могла назваться самою богинею красоты. Глядя на неё, я вспомнил Венеру Медицейскую, которую описывала мне Аннунциата. Я не мог бы влюбиться в неё, но готов был преклониться перед её красотою. Она стояла несколько поодаль от остальных нищих; четырёхугольный кусок какой-то тёмной материи свободно висел на одном плече; другое же плечо, грудь, руки и ноги были обнажены. Видно было, однако, что и она заботится о своей внешности: на гладко причёсанных волосах красовался венок из фиалок, обрамлявший её прекрасный, чистый лоб. Лицо девушки выражало ум, стыдливость и какую-то затаённую скорбь; глаза были опущены вниз, словно она чего-то искала на земле.
Дженаро первый заметил её и, хотя она не говорила ни слова, дал ей монету; потом взял её за подбородок и заявил, что она чересчур красива, чтобы ходить по-миру. Франческа и Фабиани были с ним вполне согласны. Нежный румянец разлился по смуглому лицу девушки; она подняла глаза, и я увидел, что она слепа. Мне тоже хотелось дать ей денег, но я не смел. Когда же остальное общество, преследуемое
