— До шутокъ-ли теперь!—сказалъ я.—Ты, вѣдь, знаешь мое рѣшеніе!—И мы разстались.
— До шуток ли теперь! — сказал я. — Ты, ведь, знаешь моё решение! — И мы расстались.
Карета покатилась. Я увидѣлъ зеленые берега Бренты, поросшіе плакучими ивами, прекрасныя виллы и далекія горы. Къ вечеру я прибылъ въ Падую. Первое, что привѣтствовало меня здѣсь, были облитые луннымъ сіяніемъ семь горделивыхъ куполовъ церкви св. Антонія. На улицахъ царило большое оживленіе, но я чувствовалъ себя здѣсь такимъ одинокимъ, всѣмъ чужимъ. Утромъ, при свѣтѣ солнца, городъ показался мнѣ еще непривѣтливѣе. «Дальше, дальше! Путешествіе разсѣетъ мою скорбь!» думалъ я и покатилъ дальше.
Кругомъ разстилалась зеленая равнина, покрытая сочною зеленью, какъ Понтійскія болота. Надъ канавами склонялись, словно бѣлые водяные каскады, плакучія ивы, всюду виднѣлись часовенки съ образами Мадонны; нѣкоторые уже совсѣмъ потускнѣли и выцвѣли отъ времени, и самыя часовни готовы были разрушиться. Но попадались и новыя, только что отстроенныя часовни, украшенныя новыми образами. Я замѣтилъ, что нашъ веттурино снималъ шляпу лишь передъ новыми, а старыхъ, выцвѣтшихъ образовъ какъ будто не замѣчалъ. Меня это сильно поразило. Можетъ быть, впрочемъ, я придавалъ этому обстоятельству бо́льшее значеніе, нежели слѣдовало. «Даже святыня, изображеніе самой Божіей Матери, предается забвенію и уничиженію за утрату земной свѣжести и привлекательности!»—съ горечью думалъ я.
Побывавъ въ Виченцѣ, гдѣ искусство Палладіо не освѣтило моего сердца ни единымъ свѣтлымъ лучомъ, я прибылъ, наконецъ, въ Верону, первый городъ, который мнѣ понравился. Амфитеатръ перенесъ меня въ Римъ, напомнивъ Коллизей: онъ былъ прекрасною копіей съ римскаго Коллизея, но сохранился лучше, такъ какъ его не касалась разрушающая рука варваровъ. Обширныя галлереи были превращены въ товарные склады, а посреди арены стоялъ сколоченный изъ досокъ балаганъ, въ которомъ давала представленія какая-то заѣзжая оперная труппа. Я пошелъ туда вечеромъ. Веронцы сидѣли на тѣхъ же самыхъ ступеняхъ амфитеатра, гдѣ сиживали ихъ предки. Давали «la Generentola». Это была та же самая труппа, къ которой недавно принадлежала Аннунціата. Главную партію пѣла Аврелія. Жалкое было зрѣлище. Балаганчикъ совсѣмъ терялся среди этой исполинской арены. Контрабасъ заглушалъ прочіе немногочисленные инструменты въ оркестрѣ. А публика неистово аппло-
Карета покатилась. Я увидел зелёные берега Бренты, поросшие плакучими ивами, прекрасные виллы и далёкие горы. К вечеру я прибыл в Падую. Первое, что приветствовало меня здесь, были облитые лунным сиянием семь горделивых куполов церкви св. Антония. На улицах царило большое оживление, но я чувствовал себя здесь таким одиноким, всем чужим. Утром, при свете солнца, город показался мне ещё неприветливее. «Дальше, дальше! Путешествие рассеет мою скорбь!» думал я и покатил дальше.
Кругом расстилалась зелёная равнина, покрытая сочною зеленью, как Понтийские болота. Над канавами склонялись, словно белые водяные каскады, плакучие ивы, всюду виднелись часовенки с образами Мадонны; некоторые уже совсем потускнели и выцвели от времени, и самые часовни готовы были разрушиться. Но попадались и новые, только что отстроенные часовни, украшенные новыми образами. Я заметил, что наш веттурино снимал шляпу лишь перед новыми, а старых, выцветших образов как будто не замечал. Меня это сильно поразило. Может быть, впрочем, я придавал этому обстоятельству бо́льшее значение, нежели следовало. «Даже святыня, изображение самой Божией Матери, предаётся забвению и уничижению за утрату земной свежести и привлекательности!» — с горечью думал я.
Побывав в Виченце, где искусство Палладио не осветило моего сердца ни единым светлым лучом, я прибыл, наконец, в Верону, первый город, который мне понравился. Амфитеатр перенёс меня в Рим, напомнив Коллизей: он был прекрасною копией с римского Коллизея, но сохранился лучше, так как его не касалась разрушающая рука варваров. Обширные галереи были превращены в товарные склады, а посреди арены стоял сколоченный из досок балаган, в котором давала представления какая-то заезжая оперная труппа. Я пошёл туда вечером. Веронцы сидели на тех же самых ступенях амфитеатра, где сиживали их предки. Давали «la Generentola». Это была та же самая труппа, к которой недавно принадлежала Аннунциата. Главную партию пела Аврелия. Жалкое было зрелище. Балаганчик совсем терялся среди этой исполинской арены. Контрабас заглушал прочие немногочисленные инструменты в оркестре. А публика неистово аппло-
