ной колясочкѣ разряженная мамка, а Петьку носила на рукахъ его собственная мать, не разбирая, въ какомъ была платьѣ—въ будничномъ, или въ праздничномъ, и Петькѣ было ничуть не хуже.
Скоро оба мальчика начали немножко понимать, подросли, выучились показывать ручонками, какіе они большіе, а потомъ стали и лепетать. Оба были премилые мальчугана, оба лакомки и оба избалованы. Когда они стали побольше, обоимъ доставлялъ большую радость экипажъ коммерсанта. Феликсу и его нянѣ разрѣшалось садиться рядомъ съ кучеромъ на козлы и смотрѣть на лошадокъ,—мальчикъ при этомъ воображалъ, что самъ правитъ ими—Петькѣ разрѣшалось садиться на подоконникъ и смотрѣть внизъ во дворъ, когда господа собирались выѣхать. Когда они скрывались за воротами, онъ слѣзалъ съ окна, ставилъ рядомъ два стула, запрягалъ ихъ и отправлялся въ путь самъ. Вотъ онъ такъ въ самомъ дѣлѣ былъ кучеромъ, а это получше, чѣмъ только воображать себя имъ! Словомъ, обоимъ мальчуганамъ жилось отлично, но и тому, и другому пошелъ уже третій годъ, прежде чѣмъ имъ удалось въ первый разъ заговорить другъ съ другомъ. Феликса одѣвали нарядно, въ шелкъ и бархатъ, въ коротенькіе панталончики до колѣнъ, на англійскій манеръ. «У бѣдняжки, вѣрно, зябнутъ колѣнки!» говорили чердачные обитатели. Петька носилъ панталоны до самыхъ ступней, но вотъ какъ-то, они лопнули какъ-разъ на колѣнкахъ, и Петькинымъ ногамъ стало такъ же прохладно, какъ ножкамъ разряженнаго барчука.
Однажды Феликсъ съ своею мамашей собирался выйти за ворота и въ самыхъ воротахъ столкнулся съ Петькой и его матерью. «Дай Петѣ ручку!» сказала сынку барыня. «Ничего, можешь поговорить съ нимъ!» И одинъ сказалъ: «Петя!» другой: «Феликсъ!» Да, больше на этотъ разъ они не сказали ничего.
Жена коммерсанта баловала своего сынка, а Петьку еще больше баловала его бабушка. Она была уже слаба глазами, но видѣла въ Петькѣ много такого, чего не видѣли ни отецъ, ни мать, ни кто-либо изъ постороннихъ. «Голубчикъ мой пробьетъ себѣ дорожку въ свѣтѣ!» говаривала бабушка. «Онъ, вѣдь, родился съ золотымъ яблочкомъ въ рукѣ! Я-то разглядѣла, даромъ, что слаба глазами! Оно и теперь еще блеститъ тутъ!» И она цѣловала пухленькую ладонь внука. Родители ничего такого не видѣли, самъ Петька тоже, но, подростая, онъ все охотнѣе вѣрилъ этому. «Полно тебѣ!» говорили ему отецъ съ матерью. «Вѣдь это бабушка все сказки тебѣ разсказываетъ!» Она таки и мастерица была разсказывать! И Петькѣ никогда ни надоѣдало слушать все одно и то же. Бабушка выучила его также псалмамъ и молитвѣ «Отче Нашъ». Онъ заучилъ ее не какъ попугай, а со смысломъ; бабушка растолковала ему каждое прошеніе. Особенно заставляли его задумываться слова: «хлѣбъ
ной колясочке разряженная мамка, а Петьку носила на руках его собственная мать, не разбирая, в каком была платье — в будничном, или в праздничном, и Петьке было ничуть не хуже.
Скоро оба мальчика начали немножко понимать, подросли, выучились показывать ручонками, какие они большие, а потом стали и лепетать. Оба были премилые мальчугана, оба лакомки и оба избалованы. Когда они стали побольше, обоим доставлял большую радость экипаж коммерсанта. Феликсу и его няне разрешалось садиться рядом с кучером на козлы и смотреть на лошадок, — мальчик при этом воображал, что сам правит ими — Петьке разрешалось садиться на подоконник и смотреть вниз во двор, когда господа собирались выехать. Когда они скрывались за воротами, он слезал с окна, ставил рядом два стула, запрягал их и отправлялся в путь сам. Вот он так в самом деле был кучером, а это получше, чем только воображать себя им! Словом, обоим мальчуганам жилось отлично, но и тому, и другому пошёл уже третий год, прежде чем им удалось в первый раз заговорить друг с другом. Феликса одевали нарядно, в шёлк и бархат, в коротенькие панталончики до колен, на английский манер. «У бедняжки, верно, зябнут коленки!» говорили чердачные обитатели. Петька носил панталоны до самых ступней, но вот как-то, они лопнули как раз на коленках, и Петькиным ногам стало так же прохладно, как ножкам разряженного барчука.
Однажды Феликс с своею мамашей собирался выйти за ворота и в самих воротах столкнулся с Петькой и его матерью. «Дай Пете ручку!» сказала сынку барыня. «Ничего, можешь поговорить с ним!» И один сказал: «Петя!» другой: «Феликс!» Да, больше на этот раз они не сказали ничего.
Жена коммерсанта баловала своего сынка, а Петьку ещё больше баловала его бабушка. Она была уже слаба глазами, но видела в Петьке много такого, чего не видели ни отец, ни мать, ни кто-либо из посторонних. «Голубчик мой пробьёт себе дорожку в свете!» говаривала бабушка. «Он, ведь, родился с золотым яблочком в руке! Я-то разглядела, даром, что слаба глазами! Оно и теперь ещё блестит тут!» И она целовала пухленькую ладонь внука. Родители ничего такого не видели, сам Петька тоже, но, подрастая, он всё охотнее верил этому. «Полно тебе!» говорили ему отец с матерью. «Ведь это бабушка всё сказки тебе рассказывает!» Она таки и мастерица была рассказывать! И Петьке никогда ни надоедало слушать всё одно и то же. Бабушка выучила его также псалмам и молитве «Отче Наш». Он заучил её не как попугай, а со смыслом; бабушка растолковала ему каждое прошение. Особенно заставляли его задумываться слова: «хлеб
